Заряд модернизма

• Текст:Павел Фролёнок, Ксения Веретенникова, Даниил Веретенников
  18 октября 2018
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Модернистская аномалия

…Что это было? Оглядываемся, ошарашенные, на промчавшийся век — век технологических переворотов, социальных экспериментов и ментальных революций. И не то чтобы сейчас спокойнее и тише, но вроде бы мы сами стали более осторожны в выборе, не ведемся на лохотрон, рефлексируем, отдаем себе отчет, знаем свои возможности, страхуемся и пытаемся заранее спрогнозировать последствия каждого шага.

Модернизм — вера в безграничность разума, всесильность созидательной воли человека. Он одновременно рационалистичен и идеалистичен, исполнен романтики и снобизма, науки Поппера и метафизики Кандинского.

Эпоха модернизма закончилась так, что ностальгические воспоминания о ней приходят не так скоро, как о какой-либо другой. Поэзия железобетона, многополосных хайвеев, универсальных форм и безликих коробок, машинных скоростей и нечеловеческих масштабов — она и при жизни была мало кому до конца понятна, а теперь и вовсе нуждается в переводе и толковании.

Страх модернизма

Концепт города, разделенного на функциональные зоны, располосованного автомагистралями на микрорайоны, — концепт модернистского города — сегодня непопулярен. Модернистский город не работает так, как традиционный, он не живет, у него нет будущего: таковы устойчивые стереотипы о нем.

Модернистский подход в архитектуре и градостроительстве был всемирно прославлен, затем деморализован под напором так называемого «нового урбанизма», после этого частично реабилитирован голландским супермодернизмом 1990-х годов и вновь табуирован — на этот раз, безапелляционным инвайронментализмом 2000-х.

За эти полвека, что меняются тренды архитектурной моды и продолжаются споры о функциональном и эстетическом содержании модернистского метода, стало очевидно, что мы имеем дело ни с чем иным, как со страхом модернизма. В проектах современных проектировщиков, работающих с застройкой советского периода, сложившийся контекст чаще всего предстает неразумным, свирепым зверем, которого нужно прежде сковать и усмирить, а после — просто-напросто убить, оставив в лучшем случае клыки и шкуру — как свидетельство сокрушительной победы, да в качестве учебного пособия для подрастающего поколения. И мало кому хватает терпения, разума и (главное!) смелости для того, чтобы сохранить зверю жизнь, приручить и одомашнить.

Хрущёвка

Когда речь идет о наследии советского модернизма, череду образов нескольких иконических зданий непременно завершает хрущёвка — символ эпохи, ее концентрированная суть. Причем слух сразу спотыкается о семантический резонанс, вызванный соседством слов «наследие» и «хрущёвка». Эти слова кажутся пришлыми из разных дискурсов, из разных языков — настолько непривычно произносить и слышать их в одном предложении. Как бы то ни было, приходится признать: пятиэтажки ранних панельных серий — живые свидетельства беспрецедентного по масштабу социального и технологического проекта, который охватил все пространство Советского Союза и позволил миллионам семей советских трудящихся сменить тесные углы коммуналок и гнилые бараки рабочих поселков на отдельные квартиры, в которых есть вода, свет и центральное отопление.

Микрорайон

Хрущёвка как она есть не представляет собой нечего удивительного. Предельная точка процесса удешевления жилища путем оптимизации использования пространства и тотальной стандартизации производственных циклов — тренд сформирован намного раньше, в империалистскую эпоху. По-настоящему революционным стало другое изобретение модернизма: микрорайон.

Микрорайон — универсальная клетка городской ткани. Законченное целое, увязанное изнутри социально-экономическими расчетами и государственными стандартами распределения общественных благ. Синтагма необходимого и достаточного, неразделимая и не способная к включению каких-либо дополнений без разрушения всей структуры.

Микрорайоны не просто изменили форму города: они перевернули жизненные уклады. Люди оказались в пространстве принципиально новой морфологии. Такие не встречаются в природе и не могут сложиться под действием естественных процессов в условиях свободного рынка и частной собственности на землю. В микрорайонах нет улиц. Нет дворов. Эти и другие фундаментальные категории традиционного города, равно как и ассоциированные с ними паттерны обывания, признаны ненужными и даже вредными и попросту исключены из проектов застройки.

Приручение пространства

После Перестройки в России постепенно начинает проявляться тенденция возвращения к традиционным форматам городских пространств. Происходит ревалоризация таких понятий, как двор, улица, сквер, площадь. Причина тому — отчасти — здоровое желание гуманизации городской среды, а отчасти — ностальгическая тоска по прошлому вкупе с поверхностным взглядом на устройство зарубежных городов, признанных успешными. Это стало возможным благодаря появлению частной собственности на землю, а кульминацией процесса стало триумфальное шествие по стране концепции города кварталов, формализовавшееся в региональных нормативах градостроительного проектирования Москвы. Эта концепция строится на идее четкого разделения пространств и преследует цель предельного увеличения эффективности их использования.

Однако на практике оказалось, что результат применения этой концепции имеет мало общего с теми первообразами, которыми вдохновлялись ее авторы. Овладеть приемами поквартальной периметральной застройки оказалось не так трудно, но копирование пространственной конструкции редко приводит к передаче того содержания, которое и является главной конечной целью работы планировщика. Иными словами, одной только разлиновки окраин российских городов по сеткам Манхэттена, Эшампле и Копенгагена недостаточно для самозарождения там общественной жизни американского, каталонского и датского образцов.

Производимое пространство, поделенное красными линями на две строгие категории, без оттенков и полутонов, полностью окультуренное и задизайненное, навсегда лишается всего спонтанного и дикого, неопределенного и незавершенного. Кварталы превращаются в изолированные от внешнего мира острова. Внутри — двор, на котором никогда не сложатся локальные сообщества, потому что он не способен стать коммуникационным ядром и ареной публичной жизни; снаружи — анонимные общественные пространства, назначенные реализовывать и провоцировать активность горожан, но не обладающие операторами их взаимодействий. Образ комфортного города, нарисованный авторами квартальной модели, перерождается в производство искусственной среды для искусственной жизни.

Ресурсы модернизма

Присущий советским микрорайонам синкретизм публичного и приватного — источник структурного и поведенческого разнообразия, гибкости, буфер для возможных трансформаций и преобразований, а главное — причина возникновения пользовательских конфликтов, необходимых для поддержания жизни сообществ. Вопреки популярной сегодня точке зрения, объявляющей неразделенность пространств корнем зла и источником множества социальных и структурно-средовых проблем, мы рассматриваем ее как важнейший ресурс для развития и большую естественную ценность.

Среди прочих качеств, которые безусловно являются ценными ресурсами советского модернизма, выделяются чрезвычайно высокий уровень озеленённости и хорошая обеспеченность социальной инфраструктурой. И то, и другое оказывается недостижимо в реализованных проектах большого девелопмента городских окраин. Средняя плотность населения (170–220 человек на гектар) благоприятствует формированию устойчивых местных сообществ.

Сложные пространства

Разделение пространств города на общедоступные и приватные слишком примитивно, чтобы вместить все возможные формы использования среды в по-настоящему живых, наполненных разнообразием городах. Модели, которые еще на концептуальной стадии игнорируют запрос на многообразие и исключают возможность формирования промежуточных, смешанных, сложных форматов принадлежности и образов использования пространства, ведут к упрощению, сценарному опустошению города.

Важно не только наличие в городской ткани всевозможных публичных, коллективных, полуприватных, приватных, режимных, диких, бесхозных и иных пространств, но и возможность их постоянного динамического развития, бурления, рекомбинации. Именно микрорайонная структура застройки создает почву для появления такой гибкости.

Стратегия малых дел

Преобразование советских и российских микрорайонов 1960–2000-х годов не должно стать очередной большой стройкой. Недопустима единовременная ковровая реновация через снос, поскольку она разрушает локальные сообщества и делает практически невозможным их возрождение.

Арсенал действий, которые мы можем предпринять, чтобы вдохнуть новую жизнь в модернистские микрорайоны, бесконечно велик. Это функциональные и ландшафтные преобразования, инфраструктурный апгрейд, шаги по уплотнению и диверсификации программы использования пространства... Но все эти действия должны быть такими, чтобы их можно было реализовать локально: в отдельно взятом доме, в отдельно взятом дворе.

Необходимо сделать так, чтобы основными участниками процесса — будь то надстройка дома, благоустройство внутреннего сада, строительство парковки, или что-либо еще — были местные жители. Только в том случае, когда у местных жителей будет возможность влиять на эти процессы, контролировать их на каждом этапе и выступать порой в качестве инициаторов их запуска, застройщиков и инвесторов, — только тогда территория встанет на пусть эффективного саморазвития. В условиях мегапроектов, больших государственных программ, невозможен ни продуктивный общественный контроль, ни саморазвитие.

Хрущёвки 2.0

Микрорайоны, застроенные первыми серийными пятиэтажками, всегда воспринимались как временные города. Широкое распространение получил миф о том, что расчетный срок эксплуатации этих домов не превышает тридцати лет. И пусть результаты технических обследований свидетельствуют о высокой конструктивной надежности большинства «хрущёвок» и способности при надлежащем уходе простоять еще пару сотен лет, в крупнейших городах России им давно подписан приговор. В Москве с 1990-х годов реализуется уже вторая волна масштабной «реновации» через снос, аналогичная программа принята в 2008 году в Петербурге.

Мы знаем недостатки хрущёвок, мы знаем их достоинства. Знаем, что нет ни одной хоть сколько-нибудь значимой причины сносить эти дома. Знаем, как решить их хозяйственно-бытовые и планировочные проблемы.

Похоже, именно сейчас настало то время, когда пора решить, как мы хотим изменить модернистский город. Появился первый опыт масштабной реновации через снос. И то, что было построено взамен снесенных хрущёвок, служит наиболее убедительной антирекламой самого этого подхода.

Снести дома несложно. При доказанной экономической эффективности проекта (а на практике она достигается при примерно трёхкратном увеличении плотности заселения территории) можно добиться и административной поддержки, и лояльности попадающих под программу жителей. Несложно и построить новые дома, в которых действительно реже протекают трубы, где стоят стеклопакеты и есть лифт. Но вместе со старыми домами неизбежно исчезнут и ценные качества, которые будет уже не вернуть. Можно заменить текущие трубы, поставить новые окна и даже пристроить лифты, но вернуть срубленные ради новой застройки деревья, вновь создать пространства, не служащие никаким официально задекларированным активностям, разбить конфликтные зоны и нейтральные пустыри — все это будет уже невозможно.

Правда в том, что мы живем в модернистских городах. И как бы кто ни относился к какому-либо эстетическому или проектному методу, мы должны любить те места, где проходит наша жизнь. То, чем занимается наша команда сегодня — это поиск и моделирование сюжетов, формул и образов, которые помогли бы нам изменить свои города к лучшему. Микрорайоны хрущёвок — наиболее противоречивые и сложные из градостроительных морфем, поэтому мы сконцентрировали свое внимание именно на них.