Запределами

• Текст:Сергей Попов
  13 июня 2025
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Проект Ольги и Олега Татаринцевых «Запределами», выставлявшийся в галерее pop/off/art, возможно, был самым посещаемым на тот момент за всю историю галереи. И реакция на него была особой: люди подолгу находились на выставке, вчитывались в тексты, вслушивались в аудио-файлы и по-своему взаимодействовали с выставленными работами, что соответствует замыслу авторов — он может быть прочитан на разных уровнях. Первый уровень восприятия связан с русской литературой: восемь текстов писателей на картинках и девятый, Варлама Шаламова, на масштабной керамической инсталляции. Дело не только в обусловленном выборе фигур писателей, без преувеличения великих — Михаил Салтыков-Щедрин, Фёдор Достоевский, Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Даниил Хармс, Александр Солженицын, Иосиф Бродский, Юлий Даниэль. Главный фактор — то, что выбранные тексты писателей создавались ими в заточении или ссылке; некоторые — совсем незадолго до насильственной смерти, перед расстрелом. Этими трагическими следами прошита вся история русской литературы. Я даже предлагал вначале парадоксально назвать проект «История русской литературы», но это было бы уж слишком демонстративно.

Многие спрашивают, почему тексты на самих картинах написаны на английском. Мне кажется, ответ на этот вопрос очевиден: художники с самого начала хотели сделать этот проект универсальным, международным, а не локальным, предназначенным только для российского зрителя. За незначительным исключением всё концептуальное искусство «написано» на английском языке, и Татаринцевы продолжают эту линию. Кроме того, важно было и перевести эти тексты на английский, если они не были переведены ранее. Но дело не только в этом — ведь не стоит задачи считывать текст с картины, потому что он частично скрыт жестуальной абстрактной формой, которая совершенно противополагает себя структурированному тексту и геометрическому изображению. В этом смысле оказывается, что это проект о взаимодействии геометрической структуры и экспрессивного жеста, о взаимодействии текста и изобразительного элемента, и формально получается, что работы показывают столкновение двух противоположных линий в искусстве XX века, которые остались в нём основополагающими. Художники работают параллельно с обеими этими линиями, и здесь они соединяются после многих лет различного рода экспериментирования в новый ясный жест.

Получается, в самом общем виде можно сказать, что проект Татаринцевых построен на развитии концептуальных возможностей текста. Кто-то даже сравнил картины с работами Кристофера Вула или других концептуальных авторов. Наши художники этот сухой, безэмоциональный концептуализм подразумевали при создании проекта, но пошли по большому счёту гораздо дальше, показав разные пластические версии развития текста и абстракции как жеста, их совмещения и взаимодействия в поле картины. Очень важно, что они делают это именно в структуре картины (и в основе объекта с текстом Шаламова тоже лежит картинный принцип), — таким образом, эти работы через универсализм подачи текста и универсализм концептуального жеста переходят с поля русской литературы и русской истории в общемировое поле культуры.

Возвращаясь к содержанию этих текстов, нужно сказать, что оно обращает нас к проблеме существования человека в тяжелейших условиях, к невероятным испытаниям, которым подвергались люди в XX веке, да и раньше тоже, — просто в XIX веке появилось слово как орудие, которое позволило говорить об этом во всеуслышание. Сюжет выставки складывается из факсимильных копий писем детей в тюрьмы, в места заключения своим родителям, из которых цензурой вымараны какие-то куски, они заштрихованы, — и именно этот жест наложения абстрактного письма на текст был так трепетно воспринят Ольгой и Олегом Татаринцевыми, на его основе были созданы все картины проекта. Время, к которому обращаются художники в своих произведениях, близко к нам: возможно, жив ещё кто-то из адресатов этих писем. Последние свидетели тех времён были на выставке, например, жена Юлия Даниэля, которая перенесла с ним все тяготы его заключения.

Россия в этом отношении подаёт всему миру какой-то ужасающий пример, пример, из которого должны быть сделаны выводы. Это не касается только литературы, это не истории сверхталантливых людей, которых, как Мандельштама, травили письмами с доносами непосредственно на имя Ежова, чтобы конкретно этот писатель был уничтожен. Нет — через судьбы литераторов показана история, которая касается каждого человека и которая по сей день остаётся, к сожалению, актуальной. Эта ёмкая метафора — наезд пятна на текст, зачёркивание, искажение и искорёживание слов — больше, чем про литературу, она про соотношение визуального и вербального языка вообще, но она и про судьбы, про человеческие жертвы. Мне кажется, что Татаринцевы через этот жест заштриховывания проникли в глубинную суть искусства, в отношение культуры к человеку, и сделали это очень холодно, продуманно и вместе с тем очень точно. Эмоциональность здесь присутствует, но скрыта, с тем, чтобы эффект воздействия на каждого человека был различным. В конце концов, не каждый человек обязан читать тексты Варлама Шаламова — хоть они есть у нас в школьной программе — или даже тексты Достоевского из его заключения, но такие вещи, как лишение человека свободы, как право на высказывание, бесспорно, касаются каждого. Татаринцевы, пропустив это через себя и продемонстрировав на абстрактных, нейтральных формах, создали сильную формулу разговора об этом — разговора о свободе, разговора о праве, разговора о положении человека.

Важная часть проекта — аудиоинсталляция. Без неё восприятие этой выставки было бы неполным. Аудио-инсталляции принципиальны для искусства Татаринцевых — вот и их предыдущий проект у нас в галерее был связан со звучанием оперной музыки, «репрессированной» оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда».

Наконец, есть ещё один герой, с которым этот проект связан и которому он вынуждено оказался посвящён — вынуждено, потому что он находился под домашним арестом и в схожей ситуации с остальными героями проекта. Я имею в виду Кирилла Серебренникова (признан в России иностранным агентом — прим. ред.). Отдельная экспозиция на балконе цитирует речи Кирилла (Серебренникова — признан в России иностранным агентом — прим. ред.) в суде, в которых он заявляет об абсурдности своего обвинения, но как раз содержания этих речей не видно, как не слышно их в нашей повседневной жизни, они исчезают под чёрным цветом, и, как заметили зрители, само зачёркивание букв такой чёрной полосой отчётливо напоминает колючую проволоку. Текст исчезает, но превращается в выразительный и говорящий сам за себя образ. Кирилл Серебренников (признан в России иностранным агентом — прим. ред.) — это режиссёр, который ищет новые пути и высказывания о человеке сегодня на театральной сцене, в кинематографе, в самых разных форматах. То, что он стал жертвой уголовного преследования по надуманным экономическим мотивам, то, что находится в ситуации подразумеваемого запрета на творчество и всё равно продолжает творить, — это то, что не оставляет равнодушными художников и всех нас, кто принимал участие в этой выставке. Эта дикая ситуация, касающаяся каждого — о свободе и о лишении прав, — показана на выставке Татаринцевых со всей очевидностью, со всей ясностью и, наверное, заставляет каждого в какой-то важный для себя момент принять те или иные решения всей жизни.

Выставка Татаринцевых на самом деле о людях и о таких судьбах, когда вынужденные решения принимаются для того, чтобы сохранить своё достоинство. Ещё эта выставка о том, что какие-то из этих строчек должны были быть уничтожены, не должны были сохраниться, но каким-то чудом уцелели и дошли до читателя. Это значит, что у великих высказываний в культуре, у правильных, достойных символических жестов есть шанс быть донесёнными, несмотря ни на какие обстоятельства и проблемы с власть предержащими и с социумом. Социум всегда будет тревожным, но человек должен делать то, что соответствует его чести и достоинству.

Очень важно для этого проекта участие Людмилы Улицкой (признана в России иностранным агентом -— прим. ред.), писательницы, которая становится полноправным участником выставки, в каком-то смысле даже её соавтором. Её голос, который звучит на выставке, — это голос совести, голос самой русской литературы, и Татаринцевы превращают голос и изображение писательницы в аудио- и видеоинсталляцию, которая комментирует все остальные экспонаты, в то же время сопрягаясь с другими аналогичными видеоработами XX века. Первое, что приходит в голову, это безмолвный диалог Марселя Дюшана с Энди Уорхолом на видео последнего. Дюшан несколько минут смотрит на зрителя, ничего не говоря и ничего не делая: это важный внутри культурной среды 60-х годов диалог, потому что едва ли не всё искусство второй половины XX века, всё современное искусство вышло из Дюшана как из гоголевской шинели. Но диалог Татаринцевых с Улицкой (признана в России иностранным агентом -— прим. ред.), где одновременно есть и голос, и молчание, включает в себя иной уровень рассуждения, уровень непосредственного взаимодействия с русской литературой — с литератором и свидетелем всего произошедшего. Очень важно для этого проекта участие Людмилы Улицкой (признана в России иностранным агентом — прим. ред.) не только писатель, но ещё и грандиозный комментатор — мы знаем это и по её собственным книгам, и по спродюсированным ею сборникам, — комментатор, придающий безусловное этическое измерение любым действиям. Прислушаемся к её словам: «И очень страшно, потому что прошлое на нас опять надвигается, оно нас догоняет. Нам очень не хочется снова оказаться в этом времени, когда люди с ужасом слышали ночные шаги по лестнице, стук в дверь и звонок».

Выставка проходила в период октябрь — декабрь 2018 г. в галереях pop/off/art, Центр современного искусства «Винзавод», Москва. Куратор — Сергей Попов.

* Шаламов В. Неизвестные колымские стихи 1949-1950 // Новая газета 2014. № 122 (2263). Р. 11.