Красота равно искусство

• Текст:Александр Петровичев
  5 июня 2023
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

— Франциско, то, что выставлено, а точнее выстроено в «Крокин галерее» вызывает и восторг и удивление одновременно. Так уж сложилось, но стереотип восприятия явление сложное. Вы с Нонной Горюновой художники, работающие по преимуществу в технике фотографии и развивающие, ставшую уже хрестоматийной тему «артефакта». Однако ваш новый проект «Между небом и землей», это уже не просто фотография, а инсталляция или по-русски «сооружение». Мало того, артефакт, как таковой, здесь отсутствует. Подобного рода решения уже случались в вашей практике? 

— Вряд ли здесь отсутствует артефакт. Просто он претерпел определенный реверс. Многие привыкли к тому, что наши артефакты создаются под открытым небом. А здесь выставочное пространство галереи со своим интерьером, где есть потолок, пол и белые стены, но преобразованное в инсталляцию по аналогии с природой, где есть небо и земля, низ и верх, а так же некое белое (метафизическое) пространство. Как, например, в детском рисунке: вверху синим — небо, а внизу зеленым — трава, а между ними — белое пространство бумаги, в котором ребенок рисует маму, папу, себя, домик, цветок... Ребенок еще не может свести воедино видимую картину мира и привести ее к горизонту (что для искусства вполне приемлемо). У него горизонт расширяется в виде белого пространства. Ребенок его просто не осмысливает, не знает, что это такое. Но это не ложное, а подлинное сознание. Так складывается сознание человека вообще. 

Белое пространство между небом и землей — это метафизическое пространство собственного существования. В случае нашей инсталляции, это метафора. 

Мы так же, как в приведенном примере рисунка ребенка (аналогия с рисунком ребенка в нашей метафоре не является отправной точкой, эта аналогия возникает сейчас, когда я хочу объяснить наши действия, отвечая на твой вопрос), разместили в белом «бесконечную» череду черно-белых фотографий, которые символически являются горизонтом нашего присутствия в этом мире. Это очень важный момент — пунктир точек нашего живого присутствия, зафиксированных с помощью фотоаппарата, и расположенный в белом пространстве между верхом и низом в виде горизонта. То есть, вверху под углом в 45 градусов — небо, внизу так же под углом в 45 градусов — земля со снежными ландшафтами (дело происходит зимой). Это все напечатано на прозрачной пленке, позади которой — лампы «дневного» света. Здесь все метафорично. Ведь в природе всегда есть свет, именно он обуславливает наличие цвета и вообще какой-либо различимости. Символическая значимость еще и в том, что живое присутствие не может не учитывать наличие метафизической стороны бытия.

Выставка Франциско Инфанте и Нонны Горюновой «Между небом и землей», проходившая в «Крокин галерее» с 12 ноября по 9 декабря 2001 года 

Повторю: обычно мы выходим в природу что-то делать, а здесь мы, наоборот, символически эту природу помещаем в конкретные залы и создаем некоторую метафору, которую мы назвали «Между небом и землей». В целом восприятии, искусственно созданная таким образом инсталляция-метафора, по-моему, выглядит сущим артефактом.

— В буклете этой выставки вы упоминаете редкое ныне слово «красота». Оно странным образом вышло из приоритета в анализе произведения искусства, уступило место иным категориям оценки его художественного качества, утратило свое ценностное значение. Но, исходя из ваших слов, красота отнюдь не потеряла и не может потерять своего качественного наполнения. Что оно для вас значит?

— Слово «красота» — синоним слова «искусство». Обычно красотой считается то, что взято в качестве чего-то уже имеющегося и принимающегося как красивое, как эталон. И в подражание этому красивому делается некий дубликат красоты. Но в искусстве, с точки зрения онтологии смыслов, дубликат никогда не считался красотой. Онтологически красота это то, что впервые рождается изнутри сознания художника. И красота — не само собой разумеющееся дело. Родить красоту или сотворить искусство, что одно и то же, — это действие невероятное. Или вероятность его так мала, что предопределить появление красоты совершенно не возможно. Но как сделать искусство? Ведь искусство — это не просто механическое желание сделать что-то похожим, воспроизвести ретроспективные смыслы. Красота — это новое качество, непредрешимое и непредсказуемое. Родить новую красоту рассудком, например, невозможно (эта невозможность как раз дает рассудочным художникам условие проговаривания о смерти искусства и о смерти художника). Когда Достоевский говорил, что красота спасет мир, он как раз говорил не о красивости, которая уже разлита в культуре, а говорил, на мой взгляд, об этой самой, качественной возможности непредрешимого рождения красоты, которая спасает человека и мир в целом. Только он говорил, имея в виду некое будущее. Я позволю себе несколько скорректировать его слова. На мой взгляд, красота не спасет мир когда-то, а именно сейчас его спасает. Она всегда спасала, спасает, и будет спасать мир в качестве возможности человека делать искусство. Именно такую красоту я имею в виду. Это, конечно, максимализм своего рода, но что поделать, если мир так устроен, и надо проявлять усилия для того, чтобы искусство рождалось. И в этом смысле я стою на позициях очень традиционных. 

Изображение № 34

Я вижу, что слово «красота» дискредитировано. В современной культуре его не употребляют, а если и употребляют, то имеют в виду не то, что я только что сказал. А некоторые, в пандам модной культурологической фени о, якобы, несвоевременности красоты в искусстве, даже начинают оправдываться, будто они совершили что-то ужасное. Красота всегда востребована людьми и без нее мир действительно не существовал бы. Это данность, которой не следовало бы пренебрегать. Это то, что априори необходимо, как свидетельствовал еще Кант. Это закон, который в искусстве нельзя обойти, или подменить чем-то, как, например, пытаются обойти его или подменить софизмами некоторые хитрые художники мейнстрима. Красота, как ни странно, бывает сопряжена с довольно трудными и суровыми обстоятельствами жизни. Ведь говорят, что искусство требует жертв. Может это и имеется в виду. 

Изображение № 19

Искусством, рождающим красоту, можно заниматься, только полностью посвятив себя ему. Но и этого бывает недостаточно. Надо, чтобы повезло. Просто так предсказать или заявить, что вот сейчас я сделаю искусство, — это бред. Это невозможно. Мы — люди, предвидеть рождение красоты не можем, разве что в тишине собственного сердца и сознания, но, никак не говоря об этом, не манифестируя этого. Потому что мы, создающие визуальные метафоры, как только начинаем предполагать красоту в нарративном слове, то что-то происходит такое, по причине чего красота не появляется. Вместо нее появляется лукавство. Мы как будто тем самым ставим заслонку, сами преграждаем путь появления красоты. Многие сегодня думают, что если спросить у художника о его планах на будущее, то и будет то, что он скажет. Но происходит все как раз наоборот. Многие художники с нажимом говорят о собственных стратегиях, о каких-то творческих планах. Это о стратегиях и планах создания искусства (красоты), что ли?! — Тем самым нарушаются априорные законы. Люди начинают рассуждать и иллюстрировать свои же рассуждения. Но это же чистая имитация творчества! Его иллюзия!

— Ваше понимание красоты — это своеобразный синтез этики и эстетики, что вполне традиционно для нашего искусства. Франциско, вы акцентируете значение метафоры в искусстве. Таким образом, пространство «Между небом и землей» — это пространство метафоры. Выразительной составляющей этого пространства, ее наполнением становится тема памяти, раскрываемой в нескончаемой веренице черно-белых фотографий, соединяющих пространство и время. Эти небольшие по размеру, но принципиальные в данном случае фотодокументы, являются символическим горизонтом между небом и землей, личным пространством «персонального» бытия, бытия художника. Вы реконструируете то, что когда-то в прошлом делали с Нонной Горюновой в 60-е годы?

— Разумеется, искусство в своей полноте не только красота, но и обязательно — метафора. То есть сообщение не напрямую, а опосредованное некой странностью, по словам Шкловского. Насчет «реконструкции» я не знаю. Вряд ли в этой нашей инсталляции мы что-то реконструировали из 60-х. Мир не стоит на месте. Он как-то поворачивается. Важно для каждого человека, в том числе и для художника, проявлять усилия, чтобы не терять живых оснований. Другое дело, получается ли?! Хотя, какая-то перекличка с прошлым может и случаться. Ведь мы — те же самые, Нонна и Франциско. Только, все же, надеюсь, на каких-то других временных точках спирали бытия. А значит, слава Богу, не на культурологически ровной линейке наукообразного возврата к прошлому.

— Однажды вы обозначили себя как человека визуальной культуры. Применительно к изобразительному искусству эта визуальность онтологически является его языком. Подобного рода констатация выглядит некоторой антитезой многому, что происходит в современной практике, по крайней мере, на стадии ее осмысления.

— Осмысливать и теоретизировать, по-моему, лучше не безумно. Как это сейчас происходит в большинстве случаев с модной теперь культурологической наукой. Что касается визуальности языка художника, то, на мой взгляд, это очень важно. Да, действительно, существует проблема языка. Язык в искусстве обязан быть артикулированным. Иначе искусство превращается в сумбур, в бормотание, во что-то непонятное, одним словом — в «неискусство». Для меня, художника визуальной культуры и визуального сознания, именно визуальный язык представляется не только очень важной характеристикой способностей художника, но и самодостаточным.

Фото-экскурсия по залам музея и выставки «Текст-Контекст» в Отделе Слепков Музея Академии Художеств (Санкт-Петербург, 2017)

Я не то, чтобы слишком доверяю науке, но если к ней обратиться, то даже она утверждает, что 80% информации проходит через глаза. Поэтому я и говорю, когда вижу нарративное искусство, зачем же вводить слово в контекст визуальных образов? Ведь самодостаточность визуального искусства очевидна. Зачем же при этом опираться на литературу? Она в данном случае не поможет, если сама визуальная сторона проседает. Художнику следует опять же, сообразно каким-то высшим законам, избегать этой сомнительной компенсации.

Вообще, если дальше коснуться темы художника, то возникает еще вопрос — а для чего человек вообще занимается искусством? Я, разумеется, тоже задавал себе этот вопрос. Мама когда-то привела меня в художественную школу. Я там учился, рисовал. Это обстоятельство определило мою профессию. Но ко времени окончания школы я понял, что то, чему нас учат это не искусство, а ремесло. А я хотел искусства. В конце концов, я понял, что человек занимается искусством, чтобы стать Человеком. Ведь очень часто мы являемся людьми только номинально. Мы родились, учились, чем-то занимаемся. В Евангелие от Иоанна сказано: «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух». Вот здесь предельная артикуляция того, что есть живой человек, а что им не является. Номинально-то мы все живые. А на деле только те, с кем произошел факт (артефакт) чуда рождения в Духе. Что и является признаком живого человека. Тут надо сознавать, что человек должен и сам прикладывать определенные усилия, чтобы заново родится, но уже не от плоти. 

Фото-экскурсия по залам музея и выставки «Текст-Контекст» в Отделе Слепков Музея Академии Художеств (Санкт-Петербург, 2017)

От встречных движений персональных способностей и духовной сферы только и может родиться что-то существенное и важное и по настоящему замечательное, которое является реальностью не только для собственной персоны, но и для окружающих людей, Что-то такое, что является свидетельством реальной жизни. Свидетельством живого. В искусстве только так и происходит. Через метафору рождается та самая красота, о которой мы уже говорили. Человек, рожденный только от плоти, ничего подобного создать не может. «Человек — кузнец своего счастья» — лозунг, почти догма, в которую некоторые художники верят. Начинают волю свою проявлять в искусстве, иногда железную… В искусстве ничего подобное не срабатывает. А мы сейчас говорим только об искусстве. Поэтому хитрым людям в искусстве делать нечего. Искусство — это удел существ более умных, что ли. А что такое ум? По-моему, ум — это способность избегать искушений. Быть «кузнецом своего счастья» — это искушение, многим свойственное и невероятно заразительное. Где-то, например, в политике, наверное, хорошо быть кузнецом своего счастья, но только не в искусстве.

— С христианской позиции значение ума велико, но его роль скорее вспомогательная. Христианская традиция предостерегает от упования на свой ум, усматривая здесь серьезное искушение. Ум все-таки «костылик» при отсутствии надлежащего духовного настроя иного органа, именуемого сердцем. Оно, как раз посредством любви, в большей степени помогает избегать искушений, но, увы, похвастать этой добродетелью едва ли кто сможет.

— Никто, находясь в рамках христианской традиции, не будет оспаривать приоритета любви над всем остальным. На самом деле встречаются художники, одаренные чувством любви, например, к своему делу. Ведь художнику надо любить то, чем он занят, иначе не будет полноты собственного присутствия, столь необходимой для рождения искусства. Но всегда об этом легче говорить и даже осознавать, нежели эту самую любовь являть на деле, причем, не натужно, а органично. Я поэтому и говорю об уме, как о чем-то вспомогательном. Специально суживая проблему. Если человек способен избавляться от искушений, а не наоборот, то, на мой взгляд, это и есть признак ума. Никакие собственные резервы человека не способны преодолеть силу искушения. «…Человекам это невозможно, но не Богу»... Но это уже рассуждения из области богословия. Я не хотел бы сводить свои ответы ни к богословию, ни к философии, поскольку этими языками профессионально не владею. 

Тем не менее, почему быть художником для меня привлекательно? Да потому, что искусство, к которому я склонен, позволяет стать, не только номинально, но и онтологически, человеком.

Если я вчера сделал что-то замечательное и существенное с точки зрения своей профессии, то это я сделал в прошлом. А я хочу постоянно быть человеком. Человеком можно остаться в прошлом, но из этого не следует, что на волне прошлого надо плыть всю жизнь. Волна где-то, но кончается, например, где-нибудь у берега. Приходится, как серфингисту, находить новую волну. Свою «волну». И там на ней находить точку своего максимального присутствия. Вот этот поиск «своей волны» и себя на ней сопутствует художнику постоянно. Вот мне говорят, вы — художник. А художник ли я сейчас? Да, «вчера» я был художником, а сегодня? Да, я «вчера», то есть в прошлом создал удачную метафору. Но сегодня у меня сознание поменялось. Поэтому мне нужно заново находить свою точку и реализовать ее на уровне своей профессии. Я хочу в данный момент опять быть человеком таким же наполненным, каким я был при удачном свершении в прошлом. Художник — это не только цеховая принадлежность к «дурной бесконечности» ремесла. Художник — это точка (место) идеального своего состояния, способного создавать красоту. С такой «точки актуальной бесконечности» мир обязательно видится в полноте и единстве, что и определяет смысл присутствия человека в этом мире. Тут есть место и сердцу, и уму, и всему остальному замечательному, что соответствует словам «человек актуальный» (т. е. уже не номинальный).

— Одним из сложных вопросов, обращенных к искусству, причем не только современному, а вообще, является вопрос зрительского восприятия. Скажите, для вас это важно?

— Зритель вырастает сам, когда сталкивается с феноменом искусства. Правда, может и не вырасти. Здесь возникает проблема встречи. Насколько то, что мы видим, имеет отношение к нам. Я был знаком с философом Мерабом Мамардашвили. Именно он философски обозначил исключительную важность проблемы встречи. Встретить своего художника, писателя, музыканта, философа… — это непредрешимое и удивительное событие, как свидетельствовал Мераб. То же справедливо и для встречи «со своим» зрителем. Такой зритель увидит то, что другой не заметит. И у такого зрителя вопрос адекватного восприятия не будет проблемой. 

Фото-экскурсия по залам музея и выставки «Текст-Контекст» в Отделе Слепков Музея Академии Художеств (Санкт-Петербург, 2017)

Я хочу сказать, что художник не должен вне рамок своего искусства налаживать и организовывать коммуникацию. Такая коммуникация обычно сводится к блатному делу договоренности, что для самого искусства – дико и абсурдно. В общем, в рамках твоего вопроса хочу сообщить, что как внешняя проблема, зрительское восприятие — не мое дело. Но при этом персональная зрительская заинтересованность не может оставить меня равнодушным.

— А трудно работать вдвоем, существует ли у вас проблема лидерства?

— Первое, что мы не делаем, это не делим приоритеты, что сразу же снимает проблему лидерства, столь оскорбительную в искусстве, когда один партнер или коллега находится на высоте своего творческого полета, а другой нет. Когда начинается дележка приоритетов, разваливается всякий союз. Группы в искусстве долго не существуют. А если и существуют продолжительное время, то за счет внешней организации одного какого-нибудь бодрого лидера или по причине какой-либо блатной договоренности, например, зарабатывания денег. Что само по себе неинтересно и, как правило, означает отсутствие творчества. (Я это знаю изнутри по опыту печального и уродливого существования московской группы «Движение»). Ибо творчество подразумевает свободу, которой при внешней организации в искусстве не бывает. 

Мы с Нонной не делим приоритеты сознательно. Наше дело сводится к обоюдной способности максимально реализовать себя в работе. 

Человек не всегда способен находиться в высшей точке своего присутствия, иногда он оказывается в нижней точке собственного раздрая. А работать надо! Нельзя же требовать, что бы в таком состоянии человек летал. Будет время, он воспарит, что и будет видно по его действиям. В работе важна не какая-то абстрактная гениальность, а тенденция к абсолютной ответственности и самореализации того потенциала, который на данный момент имеется. В нашем случае обоюдная терпимость и обоюдное доверие определяет наше довольно долгое сосуществование в творчестве. Ведь все это время, все эти годы мы, надеюсь, занимаемся искусством, в котором проблема лидерства, по-моему, не существенна, и даже вредна своим параноидальным наваждением.

• Фото:Крокин галерея