Художник вне закона

• Текст:Ульяна Яковлева
  21 апреля 2023
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

— Оля, о тебе нередко пишут как о представительнице новейшего поколения художников. Что, по-твоему, это означает? Как можно охарактеризовать таких художников? Вас объединяет система пройденного образования или общая плоскость художественных жестов?

— Думаю, я никак не отношусь к этому определению. Это выражение дублируется из статьи в статью, и мне кажется, что журналисты просто-напросто заимствуют его из предыдущих текстов — кто-то один раз написал, и все начали копировать. Нет. Я не знаю и не понимаю, в какой момент образовалось это «новейшее». Конечно, я не искусствовед, не мне судить.

— Но чувствуешь ли ты родство с кем-то из современных художников? Концептуальное, художественное, эмоциональное. Или тебе гораздо комфортнее действовать самостоятельно, не мыслить себя внутри конкретной группировки?

— Группировками мне вообще сложно мыслить. В таких случаях появляется коллективный разум. Есть люди, которым легко работать в группах, и они работают, а есть эгоцентрики. Я готова вместе обсуждать, но выступать вместе — понимаю, что лично для меня это диссонанс. Важно найти человека, который похож на тебя в основе мировоззрения. Но это практически невозможно. 

Перформанс «Кокон», Международный фестиваль ландшафтных объектов «Архстояние», 2016

При этом, конечно, находясь внутри определенного контекста, я продолжаю со многими поддерживать связь. И да, мне хотелось бы поработать в группе, точнее, для меня это как любовь к сладкому. Я не ем сладкое, так как совершенно не понимаю радости от этого вкуса, но мне хотелось бы … То же самое с работой в группе.

— Ты работаешь не только с перформансом, но также с коллажом, инсталляцией, фотографией, видео. Для меня всегда был интересен вопрос выбора художника в отношении формы художественной демонстрации, сам процесс обтачивания мысли. Как происходит это у тебя? И как часто приходится разрешать внутренние споры, если они есть?

— О выстраивании четкой линии в своем творчестве я точно не задумываюсь. При этом я не могу от чего-то отказаться, поэтому делаю и то, и другое, пока мне интересно. Конечно, всегда проще работать с одним медиа, но работа в различных направлениях в определенном смысле лучше, потому что она дает тебе больше воздуха, меня это, на самом деле, довольно часто спасало… Да, наверное, правильно использовать именно это слово — спасало от того, чтобы уйти в коммерческую историю. Потому что ты начинаешь что-то делать, те же газетные коллажи, и всегда думаешь, что это никому не нужно, кроме тебя, и ты абсолютно свободен. Я никогда не задумываюсь о коммерческом успехе, и это всегда поражает, когда оказывается, что твое искусство нужно кому-то еще, не только тебе одному. Правда, этот интерес всегда пугает, потому что ты понимаешь, что раз это пошло, то можно продолжить делать что-то подобное. Но для чего? Поэтому работа с разными медиа помогает мне устанавливать дистанцию. Вам это интересно? Теперь мне скучно… и я сделаю что-нибудь другое. Покажешь перформанс, и люди уже забыли про твои коллажи. Получается такая волнообразная история.

Оля Кройтор в проекте «do it Москва», интерпретирующая инструкцию Тино Сегала «Вы уже это делаете» (2002). Courtesy Музей современного искусства «Гараж»

Или же от выставки к выставке меня нередко просят сделать еще и перформанс. Но я отказываюсь, повторять один и тот же перформанс — странно, да и не имеет смысла так часто показывать одну работу. Может, я хочу выставить фотографии? Или инсталляцию? Да, в итоге ты запутываешь и себя, и других. Но это дает тебе воздух. Ты никому ничего не должен. Ты честен с собой, потому что имеешь выбор. Когда меня спрашивают, как рождаются идеи, я всегда цитирую Пивоварова, который в свою очередь цитирует кого-то еще. Он говорил, что сначала всегда срабатывает интуиция, а только потом интеллект.

— Как только ты сказала о коммерческой истории, мне вспомнилась забавная фраза из предисловия к одному интервью с тобой: «За последние пару лет она приняла участие в таком количестве проектов и выставок, что, по собственному признанию, не может вспомнить их все». Не чувствуешь ли ты себя в определенном смысле заложником статуса «востребованного художника»?

— Во-первых, не такое уж и большое количество выставок у меня было, и то, что я не могу запомнить их все — это скорее проблема моей памяти. Я могу не вспомнить, с кем говорила вчера, или забыть выпить таблетки от насморка, но это говорит исключительно о моей слабой способности к запоминанию, а не о том, что для меня это неважно. Для меня важно абсолютно все. Действительно, если сесть и начать все вспоминать по порядку, то можно путано восстановить хронологию, но персональные выставки я не забуду никогда, включая все монтажи и демонтажи. А групповые выставки — это довольно частая история, на них ты можешь даже не оказаться. И что у тебя остается в качестве напоминания о таких событиях? Фотографии в фейсбуке? Акт приема и передачи работ в галерею или музей? Конечно, такое в голове не задерживается.

Перформанс «Без названия», Международный фестиваль ландшафтных объектов «Архстояние», 2013

Я не знаю, что значит быть «востребованным художником». Я бы не сказала, что меня зовут на сверхъестественное количество выставок. Когда-то больше, когда-то меньше. Мне кажется все достаточно логичным — безумный шквал, как правило, сменяет пустота, и это самое важное время, когда необходимо отсидеться, подумать, переродиться, в конце концов, прийти к чему-то новому. Специально я никогда никуда не рвусь. Иногда меня спрашивают — а как ты туда попала? Пришла и показала всем портфолио? Нет, все всегда происходит довольно по-дружески, люди видят и запоминают мои работы.

Востребованный… Наверное, это когда ты постоянно «фигачишь». Но я считаю, что не обязана как отбойный молоток постоянно выдавать результат. 

Взять даже мое настоящее состояние. Не так давно я вернулась из арт-резиденции в Риме, и сейчас занимаюсь тем, что пытаюсь понять, что делать дальше, собираю материал. Хореограф и куратор Костя Гроусс недавно во время нашего разговора цитировал (не помню кого), и, конечно, я точно не повторю, но смысл: «Если ты не делаешь это, и это, и это… то про что ты будешь танцевать?» Тут я с ним абсолютно согласна. Когда ты все время делаешь выставки, то про что будешь создавать искусство — про выставки?

— Да, я помню один забавный комикс в старом номере «Артхроники», где высмеивалась новая формация современных художников, которые жизни не мыслят без грантов, и только и делают, что оформляют заявку за заявкой и ждут ответа. От этого зависит их карьера и продуктивность.

— Я не очень люблю все эти грантовые истории… Мне кажется, это очень скользкая дорожка. То же самое можно сказать и про арт-резиденции. Ты либо художник, либо менеджер. Но с другой стороны я понимаю, что лучше, чем я, никто заявку не оформит. Скажу честно, что подаю только на «Инновацию», «Премию Кандинского» и грант «Гаража». Мне кажется, что этого вполне достаточно. В арт-резиденции я была только два раза в своей жизни — во Владивостоке на «Заре» и в Риме. Когда мне вручили премию Бродского, то поездка в Италию, включая проживание в арт-резиденции, была призом. И я поехала. 

Инсталляция «Сгоревшая комната», Artwin Gallery, 2015

Правда, вместо трех месяцев пробыла полтора. Потому что в один момент поняла, что мне там нечего делать. Мне нужны определенные условия для работы, нужна абсолютная тишина, намоленные стены. Но чтобы их намолить, должно пройти не меньше двух месяцев…  Да, бывает пространство, попадая в которое ты сразу чувствуешь, что оно с тобой работает. Но это бывает очень редко. Поэтому ты много ходишь, накапливаешь информацию. Но когда ты гуляешь по музеям, ты не делаешь искусство, эти вещи невозможно совмещать. Поэтому пришлось убежать. Постоянно важно приближение, удаление, дистанция. Во Владивостоке это получилось.

— Но формат арт-резиденции обычно предполагает какую-то отчетность, результат…

— Ну нет… Это же приз! Тебе дают арт-резиденцию, но ты можешь делать все, что хочешь. Я выбрала ничего не делать — точнее, много делать — ходить по музеям, путешествовать по Италии, и да, мне кажется, это было наиболее правильное решение. Потому что с того момента, как я начала заниматься искусством, у меня не было какого-то внятного выдоха. Не скажу, что и Италия стала тем самым выдохом, скорее для меня это была возможность познания. Работать я могу и в Москве, а в Италии нужно все нюхать, смотреть, впитывать, трогать, переваривать через себя. Надо быть дураком, чтобы закрыть себя в мастерской и отказаться от всех этих возможностей. Так что мой мозг только сейчас, кажется, наконец-то переварил все увиденное.

— Оля, также я хотела задать тебе несколько вопросов касательно перформанса как способа самовыражения и вида искусства в целом. Существует точка зрения, что перформанс является концентрированным воплощением эгоистических помыслов художника. Согласна ли ты с этим?

— Любое искусство в той или иной степени эгоистично. И я бы не стала акцентировать внимание исключительно на перформансе. Например, сейчас мы сидим в окружении картин, в которых достаточно и провокации, и вопросов. Если же обратимся к определению того, что представляет собой перформанс, то в Европе им может быть все что угодно, связанное с представлением. Перформансы бывают очень разными. Это вопрос культуры. Например, человек видел только два перформанса в своей жизни и все. И если он пойдет в театр, то что скажет тогда? Сможет ли рассматривать перформанс уже в таком направлении? 

Персональная выставка «Координаты исчезновения», 2016

Перформанс, действительно, находится где-то между визуальным искусством и театром. Поэтому и оценка его должна быть на том же уровне. В перформансе всегда важна личность того человека, который его показывает. Поэтому, нет, я бы не сказала, что он более эгоистичен. Просто надо понять, что перформанс — это не два, и не три художника, это целый пласт истории искусства, который большинству, к сожалению, мало известен.

— А что насчет тебя? Поменялось ли твое отношение к этой практике за время художественной деятельности?

— Да, мое ощущение себя в процессе показа изменилось довольно сильно. Да и начать правильнее с того, что с момента окончания института я стала ходить на выставки, и это было то, что я больше всего не понимала… Но про это долго…

Первый перформанс, который я показывала, был очень неумелым. Везде ходят люди, и ты думаешь только о них, включается самолюбование. Поэтому совершенно забываешь о том, что хотел сказать. 

Все рассыпается. Однако когда я уже делала второй перформанс, все было идеально. Я смогла концентрироваться и транслировать идею. Как мне кажется, с того момента все и заработало. Я стала выходить из перформанса с пережитым за это время опытом, и зрители начали уходить с вопросами, ответами… Появились наполненность, ответственность, взаимоуважение — и это важно. Хотя на протяжении всего времени, что я занимаюсь этой практикой, мне все еще непросто себя собрать.

— Как перформанс живет в России? По каким законам развивается?

— Я не знаю, в какую сторону он развивается, и, кажется, никаких законов нет.

— Но тебе интересно наблюдать за теми, кто работает в этом направлении?

— Ну… Я бы сказала, что настолько же верю в людей, насколько и не верю. Настолько же надеюсь, насколько и не надеюсь. Это мое вечное двойственное состояние. Могу увидеть перформанс и подумать, какой же он классный! Но чаще бывает по-другому — я ухожу и думаю: опять какая-то гадость, зачем все делают эти перформансы? Сказать честно, я довольно редко удивляюсь и восторгаюсь, но если делаю это, то наверняка. Для меня очень важен один показатель — когда я смотрю хороший перформанс, то обязательно думаю, что хотела бы также, и почему я до этого не додумалась раньше. И вот это самое классное и редкое чувство, но ради него стоит смотреть все остальное. В эти дни ты уходишь с выставки с кладом в душе.

Хотя, наверное, в последнее время добавилась и новая опция — я смотрю перформансы и начинаю думать о чем-то своем. А заставить задуматься о чем-то — это уже пол дела.

— Ты закончила художественно-графический факультет Педагогического университета, затем поступила в ИПСИ. Следишь ли ты за новыми выпусками студентов ИПСИ? Есть ли, на твой взгляд, ребята, достойные внимания?

— Не-е-ет. Зачем? И я бы не стала привязываться к тому, что человек закончил. Потому что мне действительно интересно то, что делает ИПСИ, мне интересно, что делает Школа Родченко, мне интересно, что делают студенты свободных мастерских, в Базе, в школе перформанса. Но вопрос в том, что везде, в разные периоды есть более сильные и менее сильные выпуски. Какое-то время назад Школа Родченко выдавала по-настоящему золотых студентов. 

Коллаж «Раздвоение личности», 2011

Мой выпуск в ИПСИ был достаточно сильным, как и выпуски до меня. Но в какой-то момент ты прекращаешь ориентироваться. Потому что сам развиваешься, художников появляется все больше, ты уже не успеваешь за всем следить и со всеми знакомиться. Но был бы повод — конечно. Поэтому я не слежу специально за тем, кто и что заканчивал, зачем? Мне интересны личности, сочетание личности и творчества — тогда да, внимание зафиксировано.

— Можешь ли сказать, что ты русская художница? И рассматриваешь ли возможность переезда за границу?
— Да нет… Я просто делаю то, что делаю. И всячески боюсь ограничений, потому что если поставлю себя в определенные рамки, то рано или поздно начну ходить в кокошнике. Хотела бы переехать? Не знаю, мне нравится формат путешествий и одновременной работы, выставок. В принципе, я думаю, что вполне могу жить в Москве и думать в Москве, но при этом мне очень важно постоянно путешествовать, смотреть, хотя я не люблю бездумные перемещения. И, конечно, все зависит от людей. Всегда важны те, кто тебя окружает. Поэтому взять бы всех здесь и переместить куда-то — было бы классно. А так…
— Ты сказала, что боишься рамок…
— Выпасть из рамок я тоже боюсь. Но это не единственное. Страшно, что потеряешь способность мыслить. Или начнешь делать хуже, не интересно.
— При этом чувствовала ли ты когда-то максимальную близость к своему страху?
— Я всегда рядом с ним! Он просыпается и засыпает вместе со мной. Ты вечно чего-то боишься. Только идиотам ничего не страшно. До того, как я стала художником, я боялась, что никогда не стану художником. Потом, раз, ты делаешь первую работу и начинаешь думать — сможешь ли и дальше делать подобные работы? 

Далее берешь и делаешь что-то совсем другое. Садишься, и думаешь, получится ли так снова, переключиться? А до этого боишься, что неправильно рисуешь, а еще раньше, что не поступишь в институт. А до этого еще чего-то… Это замкнутый круг. 

Даже сейчас, в момент небольшого перерыва, я себя ненавижу. Мне кажется, что это ничтожно. Чем я заслужила отдых? И будет ли что-то новое после? Смогу ли я продолжить?
— Забавно, но последние вопросы в интервью, как правило, касаются будущего, планов, перспектив.
— Здесь хочется отшутиться… Но ладно.
Да, например, есть проект, о котором я думаю давно. Но до сих пор есть зазор до его реализации, и я пока все еще не могу подойти к нему вплотную. Есть идеи для двух видео-работ, но я снова от них далеко. Нужно взять и собраться, а я ищу себя и пока плохо стою на ногах. Потому что у меня, как и у других нормальных людей что-то в жизни происходило, менялось, и я менялась вместе с этим. И в этой новой действительности нужно понять, кто я и как мне теперь жить. Сейчас, кажется, я все ближе к пониманию. Но снова не до конца. Поэтому трачу много времени на осмысление собственного положения и не могу, к сожалению, работать стабильно. Может, было бы лучше, если бы я постоянно выдавала просто неплохие работы. Но я не могу. С одной стороны, в моем искусстве есть некая математическая выверенность, с другой — абсолютная чувственность, которую я не в силах отбросить. Если я это сделаю, то оставшаяся математика перестанет мне быть интересна, и все закончится. Мне необходимо слышать себя.

• При поддержке:Галереи Ельцин Центра