В память об Александре Ларине

• Текст:
  23 июня 2025
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

На главной площади города Гороховца Владимирской области стоит краснокирпичный двухэтажный дом, построенный моим дедом, купцом и совладельцем судостроительного завода, на стыке девятнадцатого и двадцатого столетий, для своей большой семьи. Отец мой окончил знаменитую нижегородскую гимназию (где директором некогда был И. Н. Ульянов), в которой успешно учили и основам изобразительных искусств. Он хорошо рисовал, лепил и писал маслом, к чему и приобщил меня. Сам же Дмитрий Александрович Ларин продолжил свое образование в Межевом институте (геодезический институт, институт земледелия), руководил геодезической партией, снявшей район реки Печоры; затем стал картографом и главным редактором Главного управления геодезии и картографии при Совете Министров СССР.

Землеведение – изучение «архитектуры» планеты.

Мама моя – Ларина (Гульцева) Наталья Павловна (дочь главного хранителя геодезических институтов межевого института) – домашняя хозяйка, добрейшей души человек.

Я родился 6 июня 1935 года. Окончил среднюю школу № 465 в городе Москве в 1953 году. За полтора года до этого думал стать археологом,… но однажды ночью, когда я больной спал (по стечению обстоятельств) в ванной, на квартире моего дяди, мне приснился сон: ярко солнцем освещенное футбольное поле, обрамленное «парящими» над ним трибунами. И я проснулся с желанием такое построить, увидеть в натуре такой пространственный эффект. Узнал, что есть архитектурный институт, побывал на Днях открытых дверей и поступил на воскресные курсы по рисунку. Поступил в МАрхИ в 1953 году с большим «перебором» вступительных баллов. Курс, как говорили потом наши преподаватели, оказался весьма сильным. Учился я в первой группе, сначала на введении в архитектуру у замечательных педагогов В. О. Кринского, Л. М. Лисенко и Волкова. А с третьего курса – у Г. А. Симонова, В. В. Лебедева, Е. Б. Новиковой. В 1954 году к ним присоединились Я. Б. Белопольский и И. К. Жуков.

1954 год многое изменил в жизни МАрхИ, открыли «форточки» в мировое пространство, в библиотеке появились иностранные архитектурные журналы, засветился вновь наш конструктивизм… оживилась конкурсная жизнь. 1957 год – всемирный фестиваль молодежи в Москве!.. Увлеченность «начерталкой» и творчеством архитектора-физика А. К. Бурова… Тема проекта – мотель, выдано задание с подосновами. Но Г. А. Симонов в нашей группе ставит задачу иначе. Он вспоминает, как Ф. И. Шаляпин обратился в Петербуржскую академию художеств с просьбой найти в Крыму место для его дачи, и предлагает каждому студенту придумать природную ситуацию для своего мотеля. Слияние природы и архитектуры!.. Какие проекты в нашей группе!

Защитил диплом на тему «Центр города Зеленограда» в 1959 году. Приглашен на работу Виктором Владимировичем Лебедевым в «Моспроект», но в приказном порядке был направлен в Кремль в мастерскую по проектированию Дворца съездов, в группу фасадов к А. А. Мндоянцу.

В Кремле проработал один год; окружение воспитывает; там же познакомился со своей будущей женой – Натальей Ивановной Ивановой; там же, еще при мне, Борис Оськин придумал и вычертил фасад Дворца Съездов, который построен… Только в 1961 году удалось перейти из мастерской М. В. Посохина к моему учителю – В. В. Лебедеву, в мастерскую № 12, где постепенно сплотился замечательный творческий коллектив молодых архитекторов: Ю. Коновалов, Ю. Кубацкий, А. Цивьян, Э. Яворский, Е. Асс, И. Чалов, Л. Волчек, И. Попова, Б. Шабунин, М. Хазанов и Е. Соловьева, было принято консультироваться друг у друга, вместе делали конкурсы, в том числе крупные заказные и международные.

Проекта планировки и застройки районов Перово и Новогиреево, Вешняки-Владычино и Иваново, района «Застава Ильича» и шоссе Энтузиастов. Первый мой проект и постройка – Московское государственное академическое хореографическое училище. В. В. Лебедев поощрял инициативу и самостоятельность. Составление задания, все стадии проектирования, согласования, авторский надзор, отстаивание своих проектных решений, вплоть до споров с министром культуры Фурцевой – это была моя школа, вхождение в профессию.

Андрей Гозак

Мы с Александром Лариным учились вместе в Московском архитектурном институте, с 1953 по 1959 годы. Вместе осваивали «классику», а затем перестраивались вместе с нашей советской архитектурой. 

В библиотеку института ходили не вместе, но часто там встречались – «пропускали» через руку массу журнального материала, делая наброски интересующих нас сюжетов.

Были влюблены в одну прелестную однокашницу – Наташу Орлову. Осенью 1959-го начали работать в «Моспроекте» и были «сосланы» в Кремль проектировать Дворец съездов. Пробыли в этой ссылке полтора года. 

Впоследствии наши пути тоже пересекались, сближаясь и отдаляясь в зависимости от обстоятельств. 

Вместе ездили заграницу – в Финляндию, смотреть моего любимого Аалто, в Германию, в Италию. Наверно, еще где-то бывали вместе. Когда появилась возможность сделать книгу, мы снова встретились и единогласно выбрали решение, близкое нам обоим. Мы решили, что основной массив книги будет состоять из проектных чертежей и фотографий построенных объектов, снабженных авторскими комментариями.

Мы решили напрячь память и попытаться восстановить былое. В результате наши диалоги дополнили и обогатили эти комментарии уже с позиций сегодняшнего дня. 

Весь проектный и фотоматериал, который удалось собрать, разместили в хронологическом порядке, максимально полно, представив содеянное за 50 лет. 

Все эти годы Ларин трудился очень интенсивно, получая, как сам отметил, огромное удовольствие от работы, невзирая на внешние обстоятельства и конечные результаты. 

Он был вовлечен в архитектуру повседневно, следуя твердым ориентирам, которые мало менялись с годами. Уместность и связанность архитектуры он считал и продолжает считать самыми ценными ее качествами. 

Для него ценности архитектуры неотделимы от ценностей жизни с ее традиционными константами – честностью, добротностью, бережливостью. Он прекрасно понимает, что, утверждая свое, нельзя уничтожать существующее, что цель архитектуры – созидание, прибавление к уже созданному нового на основе и сходства, и различия. 

Думаю, что большинство работ Ларина следуют этим ориентирам.

Юрий Григорян

Мы встретились с Александром Лариным в начале 90-х. В то время выпускникам МАрхИ открылась возможность выбирать между работой в государственных учреждениях или прыгать в неизвестное, открывая собственное бюро. Мы прыгнули, и в результате сидели вчетвером в подвале на Рязанском проспекте почти без работы и каких-либо перспектив, абсолютно счастливые, свободные и полные надежд на будущее. Макеты, графика, конкурсы и небольшие работы – и никакого опыта в строительстве. Встреча с настоящим мастером и возможность совместной работы над проектом здания была недостижимой мечтой. Волей случая таким Мастером и стал для нас Александр Дмитриевич, а проектом – здание журнала «Магистериум» на Таганской площади в 1992 году. 

Здание журнала «Магистериум» на Таганской улице в Москве, 1994 г.

Мастер запросто приезжал к нам в подвал через всю Москву, на метро, с небольшой авоськой, в которой однажды и привез решение проекта в виде небольшого макета из пенопласта. Этот макет меня поразил простотой решения и многому научил. Разрезать высоким входом и без того острый угол Товарищеского переулка (до революции Дурного) на два еще более острых, чтобы на самом деле связать воедино и здание, и две улицы, – это была очень наглядная демонстрация настоящей силы архитектуры. Пространство открылось, появился какой-то особенный запах то ли кислорода, то ли свободы. Проект утвердился, стал существовать и проясняться как бы сам собой, ему надо было только немного помочь. 

Вскоре Ларин привез рисунок дома, который снова заставил переживать, но уже по-другому. На углу появился шар, на корпусах карнизы, на окнах детали. Графика сделала дом, казалось, слишком живописным. С этим смириться молодым минималистам было труднее всего, и все оставшееся время мы старались сушить проект, оставляя лишь самое необходимое – стены и проемы, избегая декоративного и изобразительного. Проект был сделан, но дом, к сожалению, не построен. 

Через довольно много лет я увидел небольшую выставку рисунков Ларина и спросил себя: как графика помогает ему работать с формой? Человек, который и без этого так чувствует пространство, рисует что-то иногда отвлеченное, как будто заклинает и колдует над структурой, пытаясь оживить ее и в то же время поселить в мир бумажной архитектуры. Рисунки архитекторов – это своего рода рукописи. Здания когда-то обращаются в прах, но их восстанавливают по рисункам и чертежам. 

После модернизма и до недавнего времени главной ценностью в архитектуре считается честность, которая заключается в наиболее прямом соответствии конструкции форме, и до сих пор в профессии нет уверенности, не является ли все же орнамент преступлением. С другой стороны, все очевиднее, что архитектура все-таки что-то изображает. Так греческий каменный храм изображал деревянный, а затем многие сооружения подражали деталям каменного, используя ордер и не всегда задумываясь о его истинном происхождении. Архитектура изображает саму себя, а рисунки и чертежи становятся проводниками и посредниками в этой работе. 

Ручная графика привязывает работы Александра Ларина к эпохе старых мастеров, его здания тоже нарисованы, как у них. Это ощущение особенно усиливается, когда понимаешь, с какой скоростью машинная графика стирает отличия, сглаживая авторскую интонацию. Рисунок для профессии становится редкой, но ценной техникой. И если попытаться определить, в чем своеобразие именно московской архитектурной школы, то в числе первых надо упомянуть тесную связь между формой и графикой. Большинство проектов не реализуется, и история архитектуры ХХ века по большей части хранится в проектах и эскизах. 

Подтверждение этому – фанера Ивана Леонидова, графика бумажной архитектуры и рисунки Ларина.

Сергей Скуратов

Александр Ларин – человек, которого я люблю и уважаю, к которому испытываю огромную профессиональную и человеческую благодарность. Нас связывает счастливый для меня семилетний период совместной работы. 

Я познакомился с Александром Дмитриевичем в 1985 году, когда ему было пятьдесят. Он был в расцвете творческих сил, руководил бригадой в мастерской закрытых и партийных объектов в ЦНИИЭП им. Б. С. Мезенцева. Сейчас это звучит странно. Он меньше всего был похож на прирученного и послушного указаниям власти архитектора. Я навсегда запомнил его борьбу за проект Курзала в Кисловодске. Проект был неожиданный и яркий. Местные архитектурные чиновники были глупыми и агрессивными. Было до слез жалко отличный проект, два года работы и Ларина, упорно объяснявшего смысл проектного решения. Он не уступал наглому напору, не принял ни одной нелепой поправки. Он проиграл, красиво и бесстрашно. Это был один из его уроков профессиональной принципиальности. Его непререкаемый авторитет был результатом всей жизни и повседневной работы, а не только конкурсных побед и удач. 

Настолько преданного своей профессии архитектора я в жизни больше не встречал. Его верность делу и ответственность перед людьми и средой, в которой он работает, – уникальны, его убежденность в правильности выбранного решения и смелость в его защите вызывают восхищение. Страстность, изобретательность и неординарность его мышления создают замечательную атмосферу общего творчества. Находиться в его архитектурной «кухне» было удовольствием, наша совместная работа с 1985 по 1991 годы стала для меня бесценным опытом. 

У Ларина обманчивая внешность. С блокнотом или авоськой в руках он иногда производил впечатление тихого безобидного чудака. Казалось, что он рисует везде – дома, в метро, за обедом и во время разговора. Ни на минуту не перестает мысленно проектировать, придумывает и выбирает решение. Его мозг, воображение работают всегда, и этот внутренний творческий процесс кажется главным и всепоглощающим. Он щедро делится своими размышлениями и знаниями с теми, кому доверяет, от кого чувствует встречный импульс. Он бывает нетерпеливым и упрямым, когда вдруг в самом начале работы приносит уже абсолютно готовое решение, но его идеи вызывают желание присоединиться, работать и развивать тему. К счастью, ему всегда интересны мысли и находки партнера. 

Но Ларин обладает способностью решительно меняться, когда становится организатором, когда работа требует самодисциплины. Тут-то и проявляются характер, воля, прямота, честность. Страстность в исследовании и проектировании. Непримиримость к обману и подлости. Упорство и последовательность, решительные «нет» – упрощениям и уродованиям идеи. Своя эстетическая линия, свой мир. У него правильная система ценностей, его не зря называют совестью цеха. Ларин – стопроцентный профессионал. И я благодарен судьбе за такого учителя.

Дмитрий Долгой

Первое знакомство с Александром Дмитриевичем у нас произошло в начале 90-х годов, когда мы организовали архитектурное бюро «Лара-Дит». С авоськой в руках, в то время как среди архитекторов тогда в 90-е годы, как, собственно, и сейчас, было важно, что именно ты носишь, чем рисуешь, как ты одет... Для него было важно – «не Чем, не на Чем, не Где, а Что именно!». 

В Ларине меня удивляет, насколько он отличается в своей сущности от впечатления, которое он может произвести со стороны. С виду несобранный, нетерпеливый, он обладает абсолютной внутренней организованностью, ясностью мышления и четкостью суждений. Очень порядочный, спокойный, нравственный человек, один из немногих людей старой закалки, которые в основу творения не ставят денежные отношения. Он не терпит лишней суеты и разговоров о величии и идейной глубине проектных размышлений, он – человек дела, поэтому предпочитает не тратить время на красивые рассуждения. В своих проектах он также не стремится быть узнаваемым, скорее предпочитает оставаться анонимным, уделяя больше внимания контексту проектной ситуации. В своем отношении к уместности современной архитектуры Ларин обладает удивительным чувствованием актуальности проекта в будущем. Мне кажется, что Ларин был бы в числе тех, кто «За!», когда обсуждался вопрос о строительстве Эйфелевой башни в 1887 году.

Андрей Асадов

Александр Дмитриевич Ларин стал моим вторым учителем, после отца. Но если отец – архитектор Александр Асадов – вдохновлял меня смелостью форм и силой жеста, то Ларин действовал исподволь, на первый взгляд, совершенно незаметно, но настойчиво взращивая «органичный» подход к архитектуре. 

В тот момент, когда я попал на третьем курсе МАрхИ в его группу, о Ларине ходили легенды как о «просветленном» архитекторе, познавшем сакральный смысл пространства и способном на маленьком клочке кальки выразить дух всего проекта. 

Во время наших консультаций Александр Дмитриевич был чрезвычайно мягким в общении, никогда не отрицал чужие идеи, давая максимальную, подчас пугающую свободу для самовыражения, но под его каким-то магическим влиянием результат получался всегда совершенно естественным.

«Архитектуру надо выращивать» – этот простой принцип начал прорастать во мне спустя годы, раскрывая истинный смысл формирования пространства, отражающего в себе законы природы. 

«Архитектура должна быть незаметной» – одно из любимых выражений Ларина. Скорее всего, под этой фразой скрывалось понятие абсолютно уместной архитектуры, будто бывшей здесь изначально. При этом незаметность не отрицала новаторских архитектурных идей, но сообщала им высшую степень естественности, если бы так само выросло! Подобный подход я вполне ощутил уже после окончания института, в период совместной работы над несколькими проектами. Удивительные формы, при всей их необычности, вполне органично произрастали на каждом конкретном участке. 

Видимо, тут соединились оба подхода – экспрессия Асадова и органичность Ларина, давая поразительный по силе и убедительности результат. Видимо, именно эти качества органичной, «вырастающей» из места архитектуры и могут служить подтверждением «просветленности», которая так явственно ощущается в Ларине и его проектах.

Эдуард Кубенский

Из всех авторов этой книги я, пожалуй, единственный, кто никогда не был другом Ларина, его учеником или работал вместе с ним. Я познакомился с его творчеством заочно по публикации в журнале «Проект Россия» и уже позднее лично. Это было на вернисаже в галерее Михаила Крокина на Большой Полянке в Москве. Мы беседовали на крыльце галереи с архитектором Владимиром Плоткиным. Рядом с нами остановился пожилой человек с авоськой в руке и спросил: «Где здесь галерея?». Я удивился, Плоткин почтительно поздоровался, представил нас друг другу и спросил Ларина: «Как дела, Александр Дмитриевич, чем занимаетесь?». «Алфавит учу..., – ответил Ларин, чем вызвал наше недоумение, выдержав паузу, добавил, – ...с внучкой». После чего мы обменялись визитками, я достал свою из бумажника, он свою из авоськи. Я тут же сказал, что давно хотел с ним познакомиться для того, чтобы сделать книгу о его творчестве, но не знаю, кто бы мог выступить ее редактором. Он посоветовал Гозака. 

Прошел год. Я, наконец-то, познакомился с Андреем Павловичем Гозаком. К тому времени у нас уже была готова книга про Феликса Новикова, открывшая новую серию «Мастера советской архитектуры». После непродолжительной критики Гозака в наш адрес мы с ним составили список возможных кандидатур обозначенной серии и начали работу над книгой «Александр Ларин». Понадобилось еще полтора года, чтобы книга состоялась. 

Гозак постоянно говорил: «Никаких текстов, книга про архитектуру, хватит моего вступления и его статьи», я, наоборот, хотел увеличить описательную часть проектов, Ларин рисовал эскизы верстки и делал описания к проектам. Получилась книга, которую вы держите в руках. Именно в руках. Потому что это не электронная книга, а печатная. Мне кажется это очень важным фактом именно в отношении книги про Ларина, потому что самое большое впечатление, после самой архитектуры, полученное мной от творчества Ларина, – это его графика. Его графика настолько точна и осмыслена, что не оставляет места для размышлений типа «может быть надо было по-другому». Кажется, что его рука сама анализирует формат бумаги, ее качество и пространство, а линия как будто уже в начале пути знает, где закончится, одновременно оформляя изображаемое в рамку. Такое невозможно просто посмотреть на экране, в каком-нибудь айпаде, водя пальцем по холодной поверхности стекла, такое надо потрогать руками, потрогать глазами и, может быть, даже наложить в некоторых местах калечку. 

Теперь уже неважно, что книга делалась два года, важно, что она есть, важно что, возможно, кто-то, как и я когда-то взял в руки журнал, возьмет эту книгу и откроет для себя этого Мастера. Именно Мастера, я даже не хочу произносить слово «архитектор», он как-то выше профессии или, может быть, даже вне ее. Я почувствовал это, когда мы верстали книгу. Творчество большинства современных архитекторов почти всегда удачно ложится в разработанные нами сетки верстки изданий, творчество Ларина запихнуть в эти схемы было достаточно сложно. Вы не поверите, то формат не тот, то сетка не бьет, то кажется, что надо добавить иллюстрации, а их, оказывается, нет и не было вообще, и что весь этот проект и есть всего лишь имеющийся у нас эскиз и т. д., и т. п. Не скрою, нам пришлось попотеть. Но когда мы, наконец, поняли, как надо, все пошло как по маслу. Это как будто алфавит учить. Сначала ничего не понимаешь, что за чем, а потом начинаешь говорить так, что невозможно остановить. Так и у нас с Лариным получилось. Тихо, молча, сами того не понимая, пытаясь в чем-то убедить Александра Дмитриевича, мы выучили его алфавит. Все стало на свои места, буквы сложились в слова, слова в предложения, предложения в книгу. Надеюсь, что и экзамен, который мы каждый раз держим перед своими читателями, на этот раз мы сдадим с отличием. Но это уже вам оценивать. Только сначала потрудитесь выучить алфавит! Алфавит Ларина!

На обложке Ларин Александр Дмитриевич в 1935 году.