Неуловимый авангард

• Текст:Михаил Захаров
  11 июня 2019
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

— Расскажи о собственном интересе к архитектуре конструктивизма и к смоленской архитектуре.

— Мой личный интерес сконцентрирован вокруг советской архитектуры двух периодов: авангардной и модернистской. Когда я узнала, что смоленский авангард не исследован и не систематизирован (только лишь 3-4 здания упоминаются в Своде архитектурных памятников (и монументального искусства России), из которых два описаны подробно), то поняла, что этот недолгосрочный, мимолетный период, октябрьская утопия — хороший материал для художественного исследования. Тогда я подняла свои рабочие материалы — многочисленные ссылки на форумы историков и архитектурных фанатов, независимых исследователей, которые ездят по регионам, фотографируют памятники и пытаются проследить их судьбу по фотографиям разных лет. Кроме того, в сентябре в Смоленске я посетила выставку, на которой были представлены фотографии 1930-х годов, привезенные частным коллекционером из Европы: во время немецкой оккупации каждый второй немецкий солдат имел с собой самый простой пленочный фотоаппарат и снимал все, что происходило в городе; благодаря этим фотографиям я увидела первоначальный облик многих зданий, которые меня интересовали, и поняла: да они же чистой воды архитектура конструктивизма! А значит, надо «счистить» их фасад и представить на выставке.

Выставка родилась где-то за полтора месяца. Параллельно с тем, как я начала работать в архиве, чтобы понять, в каком объеме сохранились архивные данные и материалы, я начала сотрудничать с художниками — обсуждать с ними, как могла бы быть реализована художественная часть. После открытия галереи, состоявшегося в марте, фонд V-A-C прислал нам издания, среди которых был каталог выставки-исследования Шоссе Энтузиастов как символа хрущевского времени (в рамках проекта приглашенные художники должны были по-разному осмыслить это место); я поняла, что подобными концептуальными вещами занимаются другие исследователи и кураторы, что есть средства для выражения этой идеи и что они могут быть самыми разными.

— Но годы, которым посвящена выставка — 1928-33 гг. — это уже скорее затвердевание авангардистского импульса в соцреалистических формах? Или нет?

— Да, это время на излёте. Многие идеи авангарда в 1930 году были объявлены полуфанстастическими и не соответствующими общей идеологии, но в Смоленск авангардная стройка доходила с явным запозданием; в Москве и в Ленинграде эти проекты уже не могли быть реализованы, а в Смоленске они еще только начинали получать воплощение, потому что на их реализацию уходило гораздо больше времени, чем в крупных городах. До этого в Смоленске авангард встречается в виде малых архитектурных форм — например, пространственно-объемных композиций на входах у спорт-сада Динамо (ныне Сквер памяти героев). Начиная с 1929 года Смоленск приобретает черты современного города. Многие исследователи и историки сходятся во мнении, что до 1929 года Смоленск был большой деревней — на это указывает и извлеченная мной из архива «Предварительная экономически-техническая записка к проекту планировки города Смоленска» 1928 года. Генплан для Смоленска разрабатывал легендарный академик Щусев — учитель многих архитекторов-авангардистов, преподававший несколько лет во ВХУТЕМАСе. Вероятно, заявленный размах строительства в Смоленске определил то, что здесь авангард так развернулся в то время — не монументализировался, а бил ключом. Мне кажется, идея об интенсивном строительстве «в пятилетку за четыре года» в Смоленске была реализована как нигде лучше. Об этом свидетельствуют и заголовки каждой статьи, посвященной архитектуре, в подшивке «Рабочего пути» за 1928-33 гг., представленной на выставке.

— Мне вспоминается сцена из фильма Алексея Федорченко «Ангелы революции», действие которого происходит приблизительно в то же время: главные герои плывут на плоту по реке, и кажется, будто действие происходит вдалеке от города, но затем камера переходит на общий план, и мы видим, как на фоне леса разворачивается грандиозная стройка. Когда ты говоришь, что Смоленск был большой деревней, ты имеешь в виду нечто подобное? Что Смоленск совершенно не был урбанизирован?

— Да, для Смоленска это переломное, революционное время. Смоленск становится столицей только что образованной Западной области, а эта область должна была выполнять функцию витрины для западных соседей и показывать Страну Советов как индустриальную, экономически развитую страну. (Взять хотя бы интервью с Щусевым в «Рабочем пути», где он говорит о том, что темпы прироста населения из деревни в город должны были увеличиться за четыре года вдвое — с 140 тыс. до 300 тыс.) Центр города не был электрифицирован; не было центральной системы водоснабжения; не было канализации, поэтому все выливалось на улицу и здесь стоял страшный смрад; не было основной дорожной магистрали, которая связывала бы две разные части города: промышленную, за Днепром (там, где СмолТЭЦ) и Краснинский Большак (там, где Дом Специалистов), в связи с чем на заседании во главе с Щусевым было принято решение об уничтожении Молоховских ворот и куска крепостной стены.

Кроме того, как и во всех послевоенных городах в это время, нужно было решать первоочередную проблему жилищного строительства — люди жили в бараках и подвалах. Центр Смоленска был усадебной одноэтажной застройкой — и там, где Дом Советов, и там, где сейчас городок Льнокомбината, и вокруг Лопатинского сада. Не говоря уже о том, что должны были образовываться новые районы города. Это действительно была индустриализация, в рамках которой из Смоленска делали экономически важный город (тут, например, строился Льнокомбинат), а область превращали из аграрной в промышленную, развернув строительство заводов в Рославле, Ярцеве, Вязьме.

— И Щусев спустил сюда идеи о переустройстве города, а также своих учеников?

— И да и нет. Таким, каким мы его видим сейчас, — с Молоховской площадью (ныне Площадью Победы), с развязкой Николаева-Гагарина, с тремя сетками трамвайных путей — город задумал Щусев. (Генплан мы найти не смогли — следы его в архивах есть, например, протоколы заседаний, на которых он обсуждался, но сам он ускользает.) Генплан утвердили, Щусев его спустил, но не то чтобы он спустил сюда своих учеников. Было лишь несколько московских архитекторов, остальные — смоляне. Их тоже было немного, чувствовался кадровый дефицит, отсутствие опыта; напрочь отсутствовала архитекторская среда — отделение Союза советских архитекторов возникло гораздо позже, ни одного объединения до 1938 года не было.

Анкеты, которые представлены на выставке, — это, в основном, анкеты смоленских архитекторов. Москвичей Олега Вутке и Софью Ильинскую я не трогала — эти фигуры требуют более детального исследования; их судьба очень туманна, с ними связано множество историй. Вутке был архитектурным гением, патентовавшим одну строительную находку за другой, занимался научной деятельностью и преподавал в МАрхИ; начинал он со строительства рабочих поселков в Иваново, решая вопросы жилищного строительства, работал с концепцией города-сада; большинство своих наработок и идей Вутке воплотил в вертикальной башне-коммуне в Смоленске. Жена архитектора Алексея Мешкова, Софья Ильинская — фигура еще более туманная: на мой взгляд, она создала проект Дома Советов, не разделяя полностью идеи конструктивизма. Мне до сих пор непонятно, действительно она была одержима идеями авангарда или просто пыталась соответствовать духу времени: когда пришло время смены идеалов, в том числе и архитектурных, она быстро переквалифицировалась в неоклассика.

Конечно, издалека авангардисты кажутся очень революционными и чуть ли не единственными передовыми архитекторами. Но нужно понимать, что в предреволюционные годы мощным самобытным архитектурным направлением была неоклассика. За такие показатели, как формообразование, технологии, инженерное мастерство, она получила образное название «живая классика». Стали создаваться не просто стилизации, работа «в стилях», но под них подводилась техническая, инженерная основа. Архитекторы Жолтовский, Щусев, Фомин не просто восхищались тем или иным стилем, а заботились о формировании национального стиля в зодчестве. Некоторые из этой волны преподавали авангардистам, что дало свои результаты: исследователь архитектуры русского авангарда Селим Хан-Магомедов, например, говорит, что «трудно найти в прошлом хотя бы один такой период, когда за столь короткий срок появилось такое количество принципиально новых формообразующих идей» (у самого Хан-Магомедова период авангардного строительства приходится на 1917–1932 гг.).

Делез и Гваттари полагали, что современное искусство начинается с создания дома — то есть сперва должно быть сформировано принципиально новое пространство, новая художественная форма, а она уже, соответственно, диктует принципиально новый функционал. Форм бытования авангардной архитектуры было множество (как воплощенная форма, так и «нереализованное наследие», опять-таки хан-магомедовский термин, вплоть до бумажной архитектуры), и мне было интересно их изучить. Смоленский авангард существует в виде чертежей и утопических художественных проектов, которые не были воплощены окончательно, в виде проектов, которые предназначались для реализации, но не были реализованы в соответствии с первоначальным замыслом, или возводились в конструктивистских формах, но сразу после сдачи их фасад реконструировался и приобретал элементы неоклассики. Архитектура для меня неуловима. Этот неуловимый образ и потребовал художественного осмысления.

— Твоя выставка выступает против монументализации — на это указывают как сами работы, выполненные в различных техниках и не дающие полного представления об архитектурных объектах, так и дизайн выставки: логотип, на котором расщепленное слово «Октябрь» как бы пытается собрать себя воедино; конструктивистский бетонный стол, на самом деле выполненный из пенопласта и полый внутри; а также путеводитель по выставке. Как возникло концептуальное решение выставки?

— Я понимала, что мне не удастся быть достоверной при обращении к исторической теме и отдавала себе в этом отчет. Здесь я согласна с Пьером Нора: «История — это всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше нет». Подтверждение этому я обнаружила в архивах, где бралась то за одно архитектурное дело, то за другое, но все эти дела были неполными — вот тогда ко мне по-настоящему пришло осознание концепции конца истории и линейного исторического повествования. Фотографии были утеряны, «синьки» рассыпались, а история предстала хрупкой, ускользающей вещью. Я обратилась за помощью к коллегам из Центра авангарда на Шаболовке за консультацией — как работать с документальными материалами, в том числе с копиями проектов на «синьке» (в таком ужасном состоянии они были), — на что мне посоветовали сделать максимально качественные копии.

Встает вопрос: как можно представить этот период зрителю — неизвестный, незнакомый, почти исчезнувший авангард? У историка Алейды Ассман я прочла, что память требует художественного воплощения, и решила восполнить пробелы в архивных материалах с помощью художественных высказываний.

— Как устроена выставка?

— Выставка разворачивается в трех залах. В холле представлена преамбула к проекту в виде серии пейзажей фотографа-урбаниста Владимира Пореша и подшивки архивных номеров газеты «Рабочий путь», закладки в которых указывают на статьи, освещающие ход строительства и перепланировки города. Преамбула намечает круг объектов исследования: архитектурные памятники Смоленска, построенные в период с 1928 по 1933 годы и идентифицированные как авангардные (в основном это конструктивизм и постконструктивизм).

Затем следуют два зала: первый устроен по принципу архитектурного архива, в котором представлены чертежи и проекты на «синьках», планировки зданий, сохранившиеся фотографии, документы (пояснительные записки и личные дела архитекторов). Структура этого зала построена по модели архивного дела, в котором указывается информация об архитекторе, дается пояснительная записка и план местности, а также проект внешнего и внутреннего облика здания.

Во втором зале, организованном в коллаборации с художниками, представлены их размышления на тему смоленского авангарда. В комнате присутствует элемент стилизации: мы не пытались реконструировать чей-то кабинет, но сделали своеобразную симуляцию рабочего пространства архитектора-авангардиста.

— Залы как-то пересекаются между собой?

— Есть сквозной образ башни-коммуны, появляющийся то там, то здесь; она является как новым типом организации быта, так и новым типом архитектурного здания. Башня-коммуна (она же «чайник») — это здание, которое обросло мифологией и является несомненным местом силы для горожан: оно было и сквотом, и общежитием; там тусовались панки и разные неформалы; это здание до сих пор обладает притягательностью — 3 мая в честь ее 85-летия с крыши башни-коммуны запускали 19 залпов салюта.

Кроме того, есть картотека «Ячейки памяти (конструкт-поэзия)» смоленского современного художника Эдуарда Кулемина: внешне инсталляция напоминает нечто структурированное, архивное, а внутри находятся карточки, с помощью которых Кулемин переосмысляет визуальные опыты поэтов-конструктивистов, работавших на стыке графики и поэзии. Работа совмещает внешнюю документальную форму с внутренним художественным оформлением и является связующим звеном между двумя залами.

— Расскажи про спекулятивного персонажа, кабинет которого ты обустроила во второй комнате экспозиции.

— Когда я начала готовиться к выставке, то наткнулась на архивные номера журнала «Современная архитектура», который выходил в 30-е годы. Там мне попался доклад смоленского «активиста» товарища Райского, зачитанный на конференции ОСА в Москве. Райский — архитектор, который с воодушевлением воспринял новые идеи Щусева; он контролировал все стройки и всячески ратовал за перепланировку и превращение Смоленска в новый индустриальный город. Этот доклад был, можно сказать, личным, поскольку это даже был не доклад, а чистосердечное признание человека, который приехал абсолютно неподготовленным (ведь ему не о чем было докладывать). Райский сообщает: «Коллеги, в Смоленске нет никакой архитектурной жизни, я прошу вас делиться опытом, взять под контроль инновационную часть».

В процессе изысканий я узнала, что Райский был главным архитектором города во время немецкой оккупации; меня это смутило, и тогда я решила отказаться от идеи использовать Райского в качестве основного владельца кабинета. Я изучила личные дела других смоленских архитекторов и поняла, что между ними есть нечто общее — все они примерно одного поколения, у всех одинаковый бэкграунд, у всех был опыт работы на социалистической стройке; кроме того, все они были не просто архитекторы-проектировщики, а архитекторы-инженеры — у всех была инженерная база. Я поняла: вот он, этот персонаж, собирательный образ смоленского архитектора, который нужно создать. Для меня важно было показать трагедию: как только чаяния этих архитекторов относительно социалистической идеи, авангардной утопии, соединения искусства и жизни, начали сбываться, все тут же прекратилось. Большинство архитекторов были репрессированы.

— «Октябрь наших дней» напоминает мне о другом research-based проекте, постулирующем невозможность реконструкции прошлого, «Прекрасен облик наших будней» Кирилла Глущенко, — выставке, критикующей романтизацию оттепельного времени. Но Глущенко использует только собственные материалы, полученные в процессе изысканий, а ты экспонируешь во второй комнате выставки работы смоленских художников. Расскажи о них подробнее.

— Над экспозицией работала большая команда: в этой выставке важно все, включая графический дизайн и оформление, которое делала Мария Петрова, дизайнер из Петербурга.

Во втором зале представлены работы Александра Зорина, который путешествует по области и зарисовывает на пленэре заброшенные индустриальные объекты: заводы, совхозы, аэродромы и т.д. Саша обычно работает в монументальной графике, но для этой выставки он сделал серию больших пастелей и принес мне ее вместе с этюдами — так у меня возникла идея выставить еще и этюды, поскольку они наглядно демонстрируют, как из потока городского пейзажа выкристаллизовывается архитектурный объект.

Мне хотелось выставить и более хрупкую графику, поэтому я пригласила художницу из Петербурга, выпускницу Академии Штиглица, графика и модельера Евдокию Ершову, которая создала серию обобщенных графических архитектурных форм, которые, на мой взгляд, иллюстрируют саму идею создания эстетического образа; графику я выставила в витринах — эта серия будто позаимствована из скетч-бука архитектора. Слава Шутов, который занимается убран-дизайном, скульптурой и деревянными панно, сделал макет планировки жилого этажа дома-коммуны по оригинальным планам Вутке.

Также в выставке участвовал смоленский активист, урбанист и дизайнер Павел (Робот) Артемов, который состоит в смоленском урбанистическом объединении «Среда по четвергам». Благодаря планам и чертежам, которые мы нашли в смоленском гос. архиве, Паша изготовил визуализацию оригинального проекта Дома Печати, наиболее полно исследуемого нами здания. Визуализация представляет собой 3D-модель с натянутой на нее текстурой, позаимствованной с архивной фотографии. Вокруг этого здания можно перемещаться в специально разработанном для выставки интерактивном приложении в формате VR, а также узнать об объекте подробнее, включив слой с информацией. Сейчас Паша по пояснительным запискам к проекту и другим архивным документам пытается проработать детализацию, чтобы можно было посмотреть фактуры — из чего было построено здание, изучить ленточное остекление бокового фасада, часы на фасаде. В планах также создать визуализацию дома-коммуны и, возможно, Госбанка; изначально мы хотели визуализировать Дом Советов, но чертежи найти не удалось — возможно, они засекречены.

— Ты также упоминала архитектурные экскурсии, которые будут проводиться во время выставки. Можешь описать их маршрут?

— Выставка разворачивается не только в пространстве галереи: экспозицию дополнит экскурсионный маршрут по городу, созданный Демьяном Валуевым — научным консультантом выставки, кандидатом исторических наук, выпустившим две монографии, посвященные советской истории города. Маршрут, для которого мы специально подготовили карту, начинается возле здания администрации (бывшего Дома Советов) и включает в себя все основные конструктивистские постройки в центре: дом-коммуну, дом ИТР, дом героев «Железного потока»; далее маршрут отклоняется в сторону Большой Советской к Госбанку и следует в Заднепровье (район на окраине города, лежащий за Днепром — прим. ред.) к СмолТЭЦ. Попутно Валуев рассказывает про постконструктивистскую архитектуру и архитектуру неоклассики — о судьбе ускользающего смоленского авангарда и переходе к неоклассике.

Позже на карту будут нанесены исторические сведения о каждом здании, их фотографии и информация об архитекторах. Каждый желающий сможет сам провести гостей города по этому маршруту и с помощью карты рассказать то, что запомнил с экскурсии. Кроме того, городское сообщество урбанистов предложило нам создать мобильное приложение; мы также планируем адаптировать маршрут Валуева под велосипедный маршрут.

— В рамках этой выставки ты установила связь с музеем советского конструктивизма «Ячейка F» в Екатеринбурге; планируешь ли ты в дальнейшем сотрудничество с региональными институциями? И собираешься ли дальше исследовать смоленскую архитектуру?

— Так как у нас не было никакого опыта исследования регионального авангарда, мы обратились к коллегам, у которых такой опыт уже имелся: связались с музеем конструктивизма «Ячейка F» в Екатеринбурге, с организаторами выставки «Неуловимый авангард» в Перми и прочими региональными инициативами; кроме того, мы сотрудничали с порталом The Constructivist Project. Культуролог и исследователь Лариса Пискунова из Екатеринбурга предложила нам в мае сделать экскурсии по городу, посмотреть, заинтересуются ли горожане этим архитектурным маршрутом, а также наметила пути для обмена опытом. Осенью мы планируем пригласить специалистов по реновации объектов культурного наследия и провести большой круглый стол. Мы хотим привлечь представителей власти, бизнеса, городских активистов, чтобы понять, может ли архитектура смоленского авангарда сыграть роль в развитии туристического кластера города.