На побережье Армении

• Текст:Ульяна Яковлева
  20 марта 2019
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

— Пожалуй, будет уместно начать с истории твоего участия в выставочном проекте музея Метенкова «Кавказ. Рефлексия». Расскажи, каким был этот опыт?

— Все началось с серии фотографий, посвященной Армении, которая была выложена на сайте. Там ее и увидел куратор выставки Фёдор Телков. До того момента он ничего не знал обо мне и случайно нашел мои снимки. Я думаю, что они во многом оказались созвучными темам власти, прав человека, политике, тем процессам, которые сильно повлияли на страну. Фёдор хотел увидеть нестандартную точку зрения. Думаю, именно это заинтересовало его в моих фотографиях, и Назик Арменакян дала ему мои контакты. Потом он написал мне в фейсбуке и спросил, не хочу ли я показать свои работы на выставке, объяснил концепцию. Все это не могло не взволновать, к тому же я никогда не была в России.

— Расскажи подробнее о своей серии. Каким был основной замысел и что больше всего тебя впечатлило в работе над ней?

— Фёдор выбрал несколько фотографий для выставки. Вы, наверняка, знаете, что в Армении нет моря, но одна из моих работ называется «На побережье Армении»: в какой-то степени она дразнит армян, мечтающих о жизни у морского берега. Один из моих проектов назывался «Корабль на горе» и был посвящен Арарату: я объездила несколько деревень и опросила местных жителей. Во время поездки меня интересовал только один вопрос: принадлежит ли нам Арарат. Все отвечали утвердительно, хотя изначально должны были удивиться. Возвращаясь к теме моря, это действительно печалит многих, у нас есть только небольшое озеро Севан, где местные жители любят отдыхать и проводить свободное время. Но летом большинство армян уезжает в Грузию, чтобы насладиться морским видом. Конечно, работа «На побережье Армении» — это, прежде всего, метафора. Она олицетворяет многие вещи, имеющие большое символическое значение, как, например, Арарат. Так, в ней находят отражение и армянский геноцид, и вопрос труднодостижимого мира с Азербайджаном, в то же время здесь важен мотив общечеловеческих отношений. Ключевой идеей моей концепции была попытка понять, что люди представляют, когда слышат слово «Армения». Что первым приходит на ум: тема армянского геноцида? Карабахский конфликт между Арменией и Азербайджаном? Землетрясение в Ленинакане в 1988 году? Мне хотелось показать ежедневную обычную жизнь человека, его стремления и мечты. Кроме того, сам проект менялся со временем. Работы, представленные в музее Метенкова, в какой-то степени устарели, поскольку сейчас я делаю проект, в котором композиция фотографии становится для меня все более принципиальной и нестандартной. Из работ других художников, присутствующих на выставке, мне бы хотелось отметить азербайджанского фотографа Илькина Гусейнова. В частности, мне нравятся его простые, ничем не усложненные фотографии в серых тонах, та визуальная информация, которую он доносит до зрителя. Иногда ты смотришь на работу, и, кажется, что в ней нет ничего удивительного, но то, что неявно считывается в ней, и делает ее особенной. Обычно концепция фотографий никак не продумывается заранее. 

Напротив, я снимаю и только потом спрашиваю себя, почему тот или иной предмет привлекает меня, почему мне хочется рассматривать его дальше, почему сама фотография должна быть в серии. И часто задумываюсь о том, что является триггером, что вынуждает меня снимать.

— Само название выставки «Кавказ. Рефлексия» побуждает к разговору о том, как Армения воспринимается в контексте Кавказа. Я всегда разделяла для себя Кавказ и Армению (как с точки зрения географии, так и культуры), поэтому переплетение двух этих тем в рамках одной выставки меня скорее удивило.

— Прежде всего, скажу, что не определяю себя как представительницу Кавказа, скорее, как армянку. Идентификация с кавказским регионом происходит в ситуациях, когда я смотрю новости, в которых упоминаются кавказцы. В таком случае я осознаю, что тоже являюсь частью Кавказа, но в обычной жизни редко рефлексирую на этот счет. Конечно, встречая людей из Азербайджана, Грузии, России (имеется в виду Кавказский регион — прим. ред.), я всегда внутренне отмечала наше сходство, особенно между армянами и азербайджанцами. Хотя политически мы «враги», чувствуется, что как народы мы намного ближе друг к другу, чем с грузинами. Это проявляется не только внешне, но и находит отражение во взглядах на жизнь, в мышлении… Грузины же совсем другие, даже не знаю, как это сформулировать… Они очень любят быть на виду, что ли, в то время как азербайджанцы более тихие, очень приятные люди.

— Я обратила внимание на то, что в центре композиции из твоих снимков расположена большая фотография сердца. Почему она становится ключевой в серии?

— Честно говоря, это была идея Фёдора, с которой я согласилась. Первая интерпретация очень простая: это сердце обозначает любовь, объединяющую всё вокруг. Говоря о других трактовках, нельзя не упомянуть, что эротизм и страдания часто оказываются взаимосвязаны. Неслучайно это окровавленное сердце в чаше являет собой в том числе нечто телесное и эротическое. Эротизм в целом интересен мне в последнее время, в особенности, тесное переплетение страсти и смерти, о котором пишет французский писатель и мыслитель Морис Бланшо, в частности, в произведении 1948 года «Смертный приговор». Я помню, как однажды прилетела в Турцию, чтобы закончить работу над пьесой, посвященной геноциду. Когда турки спрашивали меня, откуда я родом, я никогда не отвечала им сразу и давала возможность угадать. В конце концов, наступало это неловкое молчание и узнавание друг друга: палача и жертвы, в некотором смысле это очень эротично. В воздухе чувствовалось напряжение, а на лице турка считывалось непередаваемое удивление не только тем фактом, что я существую, но и тем, что я спокойна.

Из серии «На побережье Армении». Фото: Анна Давтян

— На самом деле, когда я готовилась к интервью, то мне особенно запомнилась твоя серия “The book of the fox” (Лисья книга). Я сразу вспомнила работы периода русского модерна, когда женщина была одним из излюбленных объектов изображения. У тебя же героинями выступают довольно разные девушки — современные, традиционные, модные, хотя стилистические отсылки очень явные. Понимала ли ты возможность подобной связи с историей искусства?

— Серия представляет собой 17 портретов разных женщин, окутанных в ткань. Своего рода сказочное перепутье: налево пойдешь, попадешь в вымысел, направо пойдешь, окажешься в реальности. Мне хотелось достичь особого эффекта, чтобы зритель, рассматривая эти изображения, постоянно задавался вопросом, реальность ли это. Когда я работала над проектом, то не до конца осознавала, что именно делаю, чего хочу достичь. Мне нравилась ткань сама по себе, ее фактура, орнаменты и узоры, но я не совсем понимала, как с этим работать в ходе съемок. По этой причине я решила сделать несколько снимков, попросила двоюродную сестру, Мари, попозировать мне в ткани. Она согласилась, но даже в процессе работы не было окончательного понимания, зачем все это. Поэтому я решила обратиться за советом к своему знакомому куратору Вигену Галстьяну. 

Он отправил мне работы нескольких фотохудожников и сказал: «Анна, ты должна гиперболизировать то, что изображаешь. Может, тебе стоит добавить какие-то предметы, например, молоток». Но я не видела смысла в утрировании и была на сто процентов уверена в собственном видении. 

Он посоветовал мне продолжать и ответил, что сам не очень хорошо понимает, куда приведет серия — мы надеялись, что это станет очевидно позднее. Работа продолжалась, как и мои попытки саморефлексии. Пришло понимание, что мне нравится армянский интерьер, но не столько традиционный, сколько современный. Он очень эклектичный и по-своему модный, можно даже сказать, что он привлекателен своим несовершенством. Мне хотелось, чтобы девочки сливались с убранством комнаты, были единым целым. После шести-семи снимков я поняла: это то, что мне нужно, и я не хочу ничего добавлять.

Посмотрев работы, Виген спросил меня, имеют ли они отношение к теме женственности. Я ответила, что в какой-то степени да, эта серия повествует о том, как женщины познают собственную природу без влияния мужчины. Когда работа была закончена, мы приняли участие в выставке “Trouble in Paradise” (Проблема в раю). Там были собраны снимки шести женщин-фотографов, посвященные размышлениям о женской природе, феминизму, и другим немаловажным темам, в центре оказались мои фотографии. Зрителям очень понравилась эта серия, она вся была интуитивной. Я знала, что нужно изобразить, но не могла сформулировать почему. Именно эти внутренние причины побуждают меня снимать, а не искать смысл или концепцию с самого начала. В какой-то степени, это моя первая серьезная работа, потому что никогда до этого не было такого чувства удовлетворения, как от этой серии. Всегда хотелось сделать что-то красивое безотносительно правил или композиции, мне никогда не нравились новостные фото с репортажей, я не люблю бегать за людьми и снимать их, поэтому мне не интересна уличная съемка. Если и фотографирую что-то на улице, то очень редко и в основном чтобы поделиться впечатлениями с мужем.

Из серии “The book of the fox”, 2011-2013 годы. Фото: Анна Давтян

Моя любимая тема — это Армения, я хорошо знаю и чувствую ее, я не из тех фотографов, которые находят источники вдохновения повсюду. Я часто снимаю, когда приезжаю к родственникам на пару дней, меня вдохновляют бытовые сцены их повседневности. Это всегда совмещение вымысла и реальности, поэтому герои моих фотографий могут немного позировать мне, потому что случайность не так интересна. Но в то же время очень важно не переборщить с позами и не утрировать изображение. Это одновременно актерская игра и реальная жизнь. У зрителя вновь возникает вопрос, реальность это или вымысел.

— То есть можно говорить о том, что ключевой метод твоей работы заключается в постоянном пограничном нахождении между реальностью и вымыслом?

— Именно так, этот момент интересен и в литературе. Мне нравится две стороны одной медали, пребывание между этими двумя состояниями.

— Есть ли какая-то взаимосвязь между традициями и вымыслом? Может ли изображение указывать на ту или иную традицию?

— Безусловно, какая-то связь есть, особенно в серии работ “The book of the fox”. Мне нравилось отражать наивные народные поверья, точнее предпочтения, к примеру, абсолютную убежденность всех в красоте цветочных занавесок. Я не хотела оспаривать их вкусы, поэтому намеренно не приукрашивала интерьеры, они должны были соответствовать реальности, обычному быту армянского дома. Но в то же время мне, к примеру, совершенно не интересны религиозные темы, в отличие от взаимодействия человека и окружающего его мира.

— Говоря об интересующих тебя темах, правильно ли я понимаю, что у тебя был только один проект, посвященный женственности и теме женщин в целом? Насколько это интересно?

— После этой серии появилась необходимость сказать и о восприятии мужчин. Я вновь приехала в деревню и осталась там на какое-то время, чтобы понаблюдать за мужиками, работающими в полях, они казались мне сексуально привлекательными. Самое увлекательное во всем этом: это то, что они зачастую даже не задумываются о собственном эротизме. Я вновь решила сделать несколько фотографий, и только в процессе осознала, что рабочие в какой-то степени оказываются в положении женщины. Например, для армянина не очень естественно мыть посуду самому, но я смогла запечатлеть двоюродного брата, моющего кружку, после того как он вернулся после утомительной работы в поле. Он, весь такой мужественный и сильный, с очень красивым телом, по сути выполняет женскую работу. Всё это в совокупности создавало ощущение хрупкости. Он почувствовал, что я его снимаю, что в какой-то степени он оказался в нестандартной ситуации, но все же позволил мне работать.

Из серии “The book of the fox”, 2011-2013 годы. Фото: Анна Давтян

Я часто запечатлеваю на фотографиях двоюродных братьев и сестер, потому что их много, это очень веселые, красивые люди, которые вдохновляют меня. Я помню, как умоляла двоюродного брата снять его, моющегося в ванной. Естественно, он был против, хотя я все-таки умудрилась сделать несколько фотографий. Мне интересен неосознанный мужской эротизм. Другими словами, мужчина, принимающий свою чувственность, мне не подходит. Намного увлекательнее наблюдать за теми, кто этого не ощущает. Эта была еще одна серия, над которой было интересно работать.

Сейчас я поняла, что мне нравится снимать взаимодействие предметов и людей, когда человек частично показан в кадре. К примеру, если я изображаю мальчика, выгуливающего собаку, то скорее всего, будут видны только его рука, сама собака, дерево рядом, но не будет видно его лица. На переднем плане оказывается ствол дерева, образ которого важнее, чем человеческий. Мне хочется, чтобы человек и окружающий его мир сливались воедино.

Как-то я сняла семью, стоящую напротив их дома, рядом с которым проходила труба, мешающая разглядеть их. Но, несмотря на это, я все равно очень люблю эту фотографию. Все либо собираются в центре фотографии, либо разбегаются от нее. В другой раз я сняла портрет мужчины, готовящего традиционное армянское блюдо, где видны только его плечи и солнечный свет, отражающийся на них. Сам портрет получился очень поэтичным и красивым благодаря освещению. Обычно мне не интересны люди, делающие что-то, я редко снимаю их, потому что подобные снимки напоминают мне репортаж. Фотография, на мой взгляд, должна выступать и как текст, вероятно, это обусловлено и тем фактом, что я писатель.

— Насколько я понимаю, ты позиционируешь себя в первую очередь, как писателя? Справедливо ли говорить о том, что твои фотопроекты неотделимы от текста? Расскажи подробнее о своем становлении как авторе и фотографе.

— С одной стороны, эти две ипостаси неотделимы, хотя в то же время нельзя сказать, что они едины. Когда я фотографирую, я никогда не подписываю изображения, потому что хочу, чтобы они сами по себе были как текст или концепт. Многие предлагают мне написать текст к снимкам, но мне это кажется излишним. Фотография сама по себе должна быть поэтична, она должна рассказывать или умалчивать ту или иную историю. К примеру, если вы отправитесь в сторону озера Севан (одно из главных знаковых мест Армении — прим. ред.), то увидите много людей, продающих грибы у дороги, и ведра, наполненные ими. Мне хотелось сделать снимок этих грибов, что было возможно только двумя способами. Первый способ — снять с какой-то дистанции, издалека, где были бы видны ведра, дорога, люди, но зрителю пришлось бы додумывать происходящее, пытаться отгадать. Второй способ, напротив, заключался бы в том, чтобы сфотографировать предмет очень близко, фокусируясь на нем. Мне был интереснее первый способ, мне хотелось, чтобы зритель размышлял над тем, что перед ним, где это снято и почему именно так. В какой-то степени перед Вами оказывается рассказ, литературные сюжеты почти всегда сопровождают мои фотографии. Я не чувствую необходимость разделять эти вещи.

Из серии «На побережье Армении». Фото: Анна Давтян

— Как ты относишься к кураторским текстам о твоих снимках?

— Я работала с Вигеном Галстьяном, прекрасным куратором, который всегда дополняет твою историю, но никогда не искажает ее, он очень интеллигентен и всегда старается рассмотреть твою работу с разных ракурсов. Чем-то это напоминает работу литературного критика: поскольку сам писатель не всегда осознает, почему он пишет то или иное произведение, именно критик зачастую разъясняет это не только читателю, но и писателю самому. Так, и все кураторы, с которыми я работала, всегда помогали мне лучше понять собственные работы. Куратор в том числе и соавтор, а потому имеет право комментировать и анализировать фотографии.

— Насколько мне известно, на твоей лекции в доме Метенкова, посвященной современной армянской фотографии, ты в том числе обращалась к теме феминизма. Можно ли говорить о том, что проблемы гендера и феминизм важны для тебя? Сталкивалась ли ты со случаями неравенства женщин и мужчин-фотографов в Армении?

— У меня есть подруга Анаит Хайрапетиян, у нее трое детей и она один из самых трудолюбивых фотографов, которых я знаю. Когда у нее родился последний сын, она взяла новорожденного малыша с собой в слинге, чтобы поснимать демонстрацию. Все вокруг начали осуждать ее за такое поведение, образ армянской женщины часто сопряжен со стереотипами: ты должна быть скромной, заботиться о своей семье, быть домохозяйкой, готовить еду и воспитывать детей, делать всю домашнюю работу. Все, что ты делаешь, в какой-то степени исключительно для мужа и его благополучия. Относительно себя, отмечу, что я никогда не идентифицировала себя как феминистку. Я часто говорю мужу, что я «повседневная» феминистка, поскольку первое, о чем я думаю, открывая глаза, что я сегодня приготовлю. Это мое бремя, обязательство, но мой муж, даже если он готовит в тот день, не воспринимает это как нечто обязательное, скорее делает одолжение и ждет благодарности за свой поступок. Притом, что он очень редко, почти никогда не благодарит меня, в этом и заключается моя повседневная борьба, своеобразный феминизм. Хотя стоит отметить, что мой муж очень интеллигентный и образованный человек, литературный критик, которому не свойственен традиционализм.

— Есть ли в твоём окружении женщины-фотографы, которые идентифицируют себя как феминистки и сознательно борются с патриархатом в том числе и в своем искусстве?

— Я думаю, что в современном мире борьба стала очень актуальной темой, даже модной. В Армении растет количество феминисток, но вместе с тем и людей, обращающихся к феминизму только из-за выгоды. Среди женщин, работающих в этом ключе, мне вспоминается Назик Арменакян и ее серия фотографий, посвященная трансгендерам. Они тронули ее настолько, что она жила в их домах, подружилась с ними, ездила с ними в больницы, заботилась о них, но я не уверена, что она определяет себя как феминистку.

Благодарим за перевод Егану Джаббарову.

• Фото:Назик Арменакян