Некомфортно

• Текст:Михаил Волокитин
  24 декабря 2021
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

― Для вас стало сюрпризом, что после презентации скульптуры вокруг нее снова поставили забор?

― Нет, сюрпризом это стало для журналистов, я знал заранее. В проекте я не акцентировал внимание на отсутствии ограждений, навесов и прочих элементов регламентированных строительными нормами, ведь это не архитектурная форма, а форма искусства, строительство здесь только технология. Кроме того, я неоднократно обращал внимание, что поэзия ― дело рискованное, и поднимающийся на трибуну должен сполна ощутить этот риск.

― То есть работа была согласована в том виде, в котором ее построили?  

― Да, реализованный объект полностью соответствует проекту.   

― Почему его решили не ставить у библиотеки Белинского, как это планировалось изначально?  

― В 2013 году библиотека проводила конкурс на создание скульптуры рядом со входом в главное здание. Я принял участие и в своем проекте хотел выразить дух деятельности Виссариона Белинского, который поддерживал поэтов и развивал их талант. Трибуна показалась мне лучшим символом, изображающим стремления молодого литератора. По условиям конкурса вся работа должна была обойтись максимум в 50 000 рублей с учетом материалов, реализации и гонорара. Обычный лестничный марш, который, например, в хрущевке или брежневке ведет с нулевого уровня на первый этаж, стоил по тем временам около 20 000 рублей. Тогда все совпало: примерно столько же по моим расчетам должно было уйти на монтаж и даже что-то остаться на гонорар художнику. Но выяснилось, что на той территории, где хотели поставить трибуну, проходит магистраль городской канализации, и устанавливать там ничего нельзя. Поначалу я конечно расстроился, начал искать другие места, но со временем успокоился и согласился с обстоятельствами, а после и мечтать перестал о реализации замысла, но в этом году со мной связался куратор фестиваля паблик-арта «ЧÖ» Артем Антипин и предложил поставить скульптуру в парке Маяковского. Все чертежи у меня были готовы еще в 2013 году, я с радостью откликнулся на предложение и с головой погрузился в рабочий процесс, благо и команда, взявшаяся за воплощение замысла, включая рабочих, оказалась неравнодушной.

― А сейчас объект кажется администрации парка небезопасным.

― Верно. Парадокс в том, что скульптура использует стандартную форму лестницы, известную со времен Древнего Египта и даже раньше, ею пользовались во все времена независимо от архитектурного стиля, это чистый функционал. С точки зрения архитектурной типологии ― здесь самая избитая вещь, имеющая конкретную функцию: подняться или спуститься из точки А в точку Б. Но в «Трибуне поэта» функция отсутствует ― эта лестница никуда не ведет, она является вместилищем духа поэта. Даже количество ступеней запроектированы мной после долгих исканий: их восемь, они символизируют восьмеричный буддийский путь к совершенству. Человек сам решает, рисковать ему или нет, подниматься наверх или не подниматься.  

― Скульптура должна быть без ограждений, потому что они противоречат замыслу, но насколько конструкция действительно безопасна? Сколько человек она может выдержать?

― Не менее 500 килограммов динамической нагрузки. Она закопана на 130 сантиметров под землю, армирована в соответствии с расчетами и сделана из бетона.  

― Расскажите о ваших референсах. Как в других городах и странах сочетают функциональное и метафорическое в скульптурах?  

― Референсы я бы разделил на две части: первые ― сами трибуны, вторые ― арт-объекты. Прежде чем заняться чертежами, я конечно же изучал типологию трибун с древнейших времен до советского периода включительно. Подобные проекты есть у Лисицкого, Корбюзье, и множество их было возведено в период советской власти, но все они, даже самые безобидные, были предназначены для политиков. Само слово «трибуна» военного происхождения. Главное отличие моей трибуны в том, что она сделана для поэтов, о чем гласит девиз проекта «Никакой политики». 

Я не верю политикам, даже самым хорошим, я верю поэтам, даже самым плохим! Искренность для меня важнее идеологии. Если же вести речь об искусстве, то я уверен, что искусство ― вообще вещь небезопасная с содержательной точки зрения, оно не размышляет категориями комфорта.

 Искусство всегда субъективно, это всегда личный опыт, всегда опыт познания мира. Искусство никуда не ведет, кроме как внутрь себя, искусство ― не линия между точкой А и точкой Б; оно не имеет ни начала, ни продолжения, ни конца ни во времени, ни в пространстве; оно содержит в каждом своем акте всю полноту бытия; искусство абсолютно, оно вечно. Искусство ― не эскалатор в торговом центре. Даже на трибуне Ленина на Площади 1905 года в Екатеринбурге ―  высокие ступени без перил, возможно, архитектор, спроектировавший их, хотел, чтобы перед тем, как двигать речи с трибуны, политики задумались о безопасности своих действий, чтобы они ощутили легкий дискомфорт перед гражданами, доверившими им свои голоса. 

― Вопрос про новые смыслы, которые появились после того, как трибуну огородили. Как вы к ним относитесь, учитывая совсем другой замысел?

― Я делал трибуну для поэта: мне хотелось, чтобы туда поднимались и читали стихи. Большинство же журналистов пишут о скульптуре как о памятнике свободе слова. Вот и возникает образ, что свободу огородили и подпускают к ней только с разрешения определенного человека, который открывает замок. Такой смысл рождают не забор с лестницей, а сами люди. Мне кажется, дело в менталитете: ведь еще Евтушенко говорил: «Поэт в России больше, чем поэт». Сегодня, видимо, на это накладывается состояние всего общества, оно очень политизировано. Конечно, меня волнует политизация моей работы, но повлиять на это я уже не могу. К тому же любой реализованный проект, по сути, как ребенок: ты его родил (придумал), воспитал (построил), у тебя появились какие-то ожидания на его счет, а потом, спустя какое-то время, он начал жить своей жизнью. Здесь то же самое ― у меня есть идеальные представления о скульптуре и ее месте, но это нормально, что в какой-то момент она зажила сама по себе и начала взаимодействовать с пространством и временем так, как я этого не ожидал.    

― На каком этапе сейчас коммуникация с парком?

― Ведутся консультации с экспертами. Юристы, с которыми я консультировался, утверждают, что достаточно предупреждающей таблички о том, что ответственность за безопасность несет человек, пожелавший взаимодействовать со скульптурой, последнее, кстати, не возбраняется художником (мной). Мне понятны опасения, я тоже не хочу, чтобы кто-то пострадал, но это зависит не от художника и даже не от администрации парка, это зависит от поэта. 

― А на какой компромисс вы готовы пойти?

― Табличка должна быть как минимум, хотя бы для подписи автора (смеется), при этом меня не расстраивает, что во многих новостных публикациях не указывают моего имени. Объект за рекордно короткое время стал народным сродни частушки, которую кто-то придумал, она пошла по людям и сегодня уже никто не помнит, кто ее придумал. Наверное, это высшая степень признания. Но инструкция по эксплуатации, которая постоянно крутится в моей голове, как бы я не переставлял слова в ней, невольно превращается в манифест. Например, если написать: «Ответственность за восхождение на трибуну несет человек, на нее вошедший», — это тоже становится частью художественного высказывания. Если сделать перила, получится, что поэт не способен сам подняться. Если огородить трибуну забором, то приходят мысли о цензуре.

― Есть ли у вас объяснение, почему вообще завязалась подобная дискуссия? Откуда пошла идея ограждать людей даже от такой гипотетической опасности?

― Мы живем в эпоху комфорта и пытаемся исключить из жизни абсолютно все риски. Но это невозможно. Любое действие представляет собой риск, не говоря уже о поэзии. Вопрос в нашем отношении к нему. Вспомните начало ХХ века, когда люди разбивались насмерть, пытаясь взлететь на самодельных аэропланах, ― я бы назвал это время Весной, когда мечта выше инстинкта самосохранения, когда весь мир просыпается, когда все наполняется жизнью ― искусство, экономика, политика, технологии, абсолютно все! Если отмерить это 30 годами, то после показа Братьями Люмьер первого фильма в 1895 году, отчасти ознаменовавшего своим появлением новую эпоху, последняя Весна закончилась в 1925 году. 

После Весны всегда приходит Лето, в пылу которого сгорает все. Последнее Лето было с 1925 по 1955 год ― «урожай» сталинского ампира, самая кровавая война, самая большая бомба, все самое-самое-самое. В 1955 году своим указом о борьбе с излишествами в архитектуре Хрущев объявил в России Осень, в которой была небольшая Оттепель, в народе именуемая Бабьим летом. Закончилась эта Осень в 1985 году, пришла Зима. 

В искусстве Зима именуется постмодернизмом, те же огурцы — только в банках, те же ягоды — только замороженные, новые смыслы обретаются благодаря соусам, с которыми подают кушанья. Зимой все надевают теплую одежду, пьют чай с печеньем, греются у печки. Зима располагает к написанию и чтению книг: развивается литература, ученые делают разные расчеты, развиваются технологии, в последнюю Зиму человечество придумало Интернет. 

После Зимы неминуемо приходит Весна, так устроена природа. Новая Весна человечества пришла в 2015 году, и единственное объяснение того, что мы ее не замечаем, это то, что зимы в России затяжные. Но мы все устали от Зимы, всем хочется выйти на улицу, скинуть валенки и шубы, вдохнуть свежего воздуха, прочитать стихи — просто так, прохожему. В 2013 году «Трибуна поэта» появилась чуть раньше календарной Весны, а сегодня она как подснежник вылезла из сугроба. Всем она, вроде, нравится, но мы пока не знаем, что с ней делать — то ли сорвать, то ли полить, то ли огородить забором. Я предлагаю пока просто задуматься над тем, как под грудой снега могут расти цветы, ведь им там явно некомфортно!

• Фото:Анна Марченкова