Мой ритм — безумный, но очень весёлый

• Текст:Артем Чернихов
  25 января 2019
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Артём Черников (А.Ч.) — Сколько лет бюро «Рождественка»?

Наринэ Тютчева (Н.Т.) — Мы зарегистрировались в июле 1992 года, получается, уже 26 лет существует бюро.

А.Ч. — За 26 лет было много разных заказчиков. Можете про них что-нибудь рассказать: как они изменились, вообще, изменился ли заказчик, стал ли он более профессиональным или, может, какой-то заказчик ушёл навсегда.

Н. Т. — Я бы тогда начала с более глобального вопроса. Может ли архитектор работать без заказчика? И какую роль заказчик играет в жизни архитектора? Заказчик — это ведь не только тот, кто непосредственно заказывает проект и платит деньги, глобально заказчиком является пользователь. Так вот, прежде всего, за 26 лет колоссальным образом изменился пользователь. Он изменился по всем возможным параметрам, кроме антропометрических, я бы так сказала. Прежде всего, сегодня заказчик, по большей части, знает, чего хочет, и у него есть понимание откуда берутся деньги, как они тратятся, и он сегодня более или менее себе представляет, как устроено общество. 90-е и начало нулевых — это было время сплошного эксперимента, попыток, проб, ошибок, и в этом как много хорошего, так и много плохого. Но это был бесценный опыт, такой вот полигон тотальный для поиска какого-то нового счастья, никем ещё не описанного, разве что в литературе, и очень многое зависело от того, какую литературу читал тот самый заказчик. Честно говоря, мне казалось, что кроме сказки о «Белоснежке и семи гномах» многие заказчики, которые приходили к нам в 90-е годы, ничего не читали. Поэтому, например, первый заказчик на реконструкцию дома в Звонарском переулке в 1993–94-х годах, он не только написал техническое задание, но и сделал эскиз. Всё задание поместилось на странице А4. Оно было очень любовно нарисовано и раскрашено цветными фломастерами: жёлтый домик, зелёная крыша. И в качестве задания было написано так: «Дом в духе подклета XVI века с мансардой». Это была, конечно, весёлая история, и этот заказчик, он руководил департаментом инвестиций банка, периодически появлялся на строительной площадке и требовал срочно в проекте что-либо изменить. Если мы начинали сопротивляться или строители говорили, что это невозможно, он просто доставал пистолет и строил всех в шеренгу.

Реконструкция жилого дома в Кисловском переулке. Москва, 2005–2013 

А.Ч. — А сейчас?

Н. Т. — Сейчас заказчиком, по большей части, являются государственные учреждения, потому что государство аккумулировало в своих руках основную часть бюджета. Частный заказчик теперь скорее редкость, хотя некоторые отчаянные частники ещё живы и даже пытаются что-то делать. Но это скорее исключение, а государственный заказчик, как правило, очень забюрокрачен. Там существует система какой-то тотальной безответственности, потому что нанятый чиновник и нанятые госслужащие, они, как правило, делают это не для себя, они выполняют чью-то волю, при этом, они абсолютно не уверены в том, что будут в этом процессе от начала до конца, поэтому за результат особенной ответственности никто не несёт. За счёт этой размытой ответственности и проекты развиваются долго: персонажи, которые олицетворяют собой заказчиков, меняются часто, и вся ответственность, в итоге, лежит на плечах архитектора. Это совсем не просто и достаточно тяжело морально.

А.Ч. — Бюро «Рождественка» славится своей философией и своими принципами — и вы, Нарине, лично, и сотрудники бюро. За 26 лет эти принципы как-то менялись. Что бы вы сейчас могли позволить себе из того, что не могли никак принципиально позволить некоторое время назад, и наоборот, что вы натворили тогда, от чего сейчас бы точно отказались и сказали: «нет, так делать нельзя»?

Н. Т. — Вопрос длиною в жизнь. Прежде всего, я нашла — буду говорить за себя, потому что мне сложно говорить за других — внутри себя баланс между амбициями и возможностями, которые и сделали меня немного мудрее. Безусловно, это результат каких-то ошибок и преодолений. Конечно, на таком длинном пути не обойтись без ошибок и, наверное, большая часть моих ошибок была продиктована именно этой несоразмерностью между амбициями и возможностями. Хотелось чего-то большего, а получалось не так хорошо, потому что не хватало опыта, профессионального в том числе. Со временем, естественно, развился опыт, потому что мы всё время в деле, качаем профессиональные мышцы, и каждый объект, каждый пример приносит новые знания. С другой стороны, что касается амбиций, я не могу сказать, что мы их лишились, но они перешли в некую другую плоскость. 

Летний павильон в Мякинино. Москва, 2011

Если в начале пути хочется, чтобы о тебе узнал весь мир непременно, то сейчас хочется, чтобы мне пореже звонили и дали спокойно работать. Разница между «было» и «стало»: раньше для того, чтобы работать, достаточно было заключить контракт, получить аванс и выполнять условия контракта. А сейчас для того, чтобы тебе дали работать, я имею в виду не любую работу, а работу интересную, творческую, ту, которая соответствует твоим этическим нормам, так вот, чтобы появилась возможность работать, при этом оставаясь свободным в принятии решений, приходится бороться, и это требует колоссальных усилий, временных и моральных затрат.

А.Ч. — Можно ли сказать, что раньше на компромиссы приходилось идти чаще, чем сейчас, в связи с неопытностью, и вы не соизмеряли свои силы? Или вообще не о компромиссах речь?

Н. Т. — К сожалению, с компромиссами у меня всегда были проблемы. Изначально в силу своего характера или чего-то ещё — я очень упёрта, истова и искренна, в заблуждениях тоже, и именно развитие договороспособности — один из навыков, который я приобрела за это время. Эта способность не про компромисс, а про возможность убедить оппонента в том, что тот или иной горизонт правильный, та или иная задача верная.

А.Ч. — Ваша договороспособность выразилась также в том, что вы договорились с огромным количеством людей и открыли свою школу («Ре-Школа» — Прим. редакции). Понятно, что у бюро накоплен большой опыт, который и послужил открытию. Скажите пару слов об этой школе и о том, как это явление отражается на жизни бюро, что вы ждёте от него в профессиональном смысле как архитектор и как философ.

Н. Т. — Со временем я поняла, что мы с коллегами занимаемся несколькими вещами параллельно, а именно: практической деятельностью и исследовательской, по большей части, волонтёрской. Потому что для того, чтобы сохранить свободу и заниматься тем, что тебе близко, интересно и кажется наиболее актуальным, мы в своих исследованиях пытались заглянуть немного вперёд и изучали те процессы, на которые ещё никто не обратил внимания. Мы сами себе формировали портфель заказов, не ждали, когда к нам придёт заблудившийся заказчик, случайно нашедший нас через интернет, а создавали определённые вихревые потоки вокруг себя, и в эти потоки попадали нужные люди. Мы отправляли вопросы во Вселенную и получали на них ответы, то есть, исследовательская деятельность была параллельной. Кроме того, с 2007 года, если не ошибаюсь, я начала преподавательскую работу. И здесь, как человеку неуёмному, мне скучно было идти по проторенному пути, мне всё время хотелось чего-то ещё, всё время куда-то тянуло, куда другие ещё не ходили. В результате педагогической деятельности обозначился определённый методологический опыт. Ещё одна сторона вопроса — это, собственно, тот род деятельности, которым занималось наше бюро с самого начала, то, что мне было интересно. 

В 90-е годы меня не интересовало проектирование частных домов или дач, а был интересен город, исторический город. С чем это было связано, не знаю, но я испытывала к нему особый интерес. Помню, говорили, что совершенно не понятно, каким образом мне дадут в нём что-то делать, с какого перепугу. А я не задавалась этим вопросом вообще, была уверена, что дадут, — так всё и случилось. Долгое время я искала свой способ диалога с этим самым пространством. С самого начала думала о городе как о некоем едином живом организме, а не о том, что мне хочется построить дом на видном месте, например. Меня интересовала системность. Меня интересовало мироздание: как устроен мир, в котором есть ещё и архитектура, какую роль она в этом мире играет, как влияет на те или иные процессы и как нужно с этой архитектурой взаимодействовать, до какой степени, какими методами. Все проекты выстраивались в попытке найти ответы на эти вопросы, и в какой-то момент, в результате накопленного опыта, стало очевидно, что пора сложить всё в одну большую корзину. Так пришла идея про школу.

А.Ч. — С начала прошлого века люди мечтали о будущем, в котором появятся роботы, выполняющие работу за человека, но до сих пор никто не придумал, что же будет делать человек в мире, где всю работу за него будут выполнять роботы. Мы по этому пути идём, и сейчас автоматизация проектирования, о которой мы только мечтали в середине XX века, становится вполне реальной, актуальность BIM-проектирования уже давно очевидна. Где же здесь, по-вашему, в ближайшем будущем роль архитектора? Сохранится ли профессия и в каком виде?

Н. Т. — Со времён появления человечества считается, что в мире есть пять основных профессий, которые всегда были и всегда будут. Это профессии врача, учителя, строителя, землепашца и священника. На всём протяжении существования человечества, какие бы формы не принимала цивилизация, эти пять профессий были, есть и останутся.

Флигель «Руина» Музея архитектуры имени А. В. Щусева. Москва, 2014–2017 

А.Ч. — Но роботы уже ставят диагнозы в США: существует, пока, правда, лишь прототип искусственного интеллекта, который диагностирует вместо врача, человеку остаётся только лечить. Говорят, скоро люди будут заниматься починкой тел, а роботы — думать. Впрочем, чинить они тоже смогут гораздо быстрее и качественнее.

Н. Т. — Я не отрицаю развитие новых процессов и всевозможных технологий. Но я люблю людей, и прежде всего за их несовершенство, потому что именно оно приводит к великим открытиям. Как бы ни были совершенны изобретаемые людьми технологии, несовершенство человеческой натуры останется величайшей ценностью, и, я надеюсь, никуда не исчезнет. Останется творчество, непредсказуемость, всё то, что формирует искусство и культуру. Думаю, что архитектор останется, потому что оболочки для жизни каким-то образом должны создаваться и носить разный характер. Кроме того, мы обладаем колоссальным запасом материальной среды, которая сделана руками человека, и мне бы хотелось эту среду сохранить, а для этого также нужны именно человеческие навыки.

А.Ч. — Сохранить документ о прошлом?

Н. Т. — Не только как документ о прошлом, хотя это очень поучительная история: мы прекрасно понимаем роль истории и как можно ей манипулировать, если не иметь доступа к первоисточникам, так вот, то же можно говорить и о материальной среде, о жизненных укладах. По сути дела, не могу сказать, что человек очень сильно как Homo Sapiens изменился со времён Древнего Египта — антропометрически не изменился совсем, его попытки найти идеальные социальные конструкции до сих пор не привели к какому-то окончательному результату. Вопрос «что есть истина» остаётся открытым, поэтому всё остальное — это мизансцена для одной и той же пьесы. Да, мизансцена меняется, декорации меняются, а тема пьесы остаётся одной и той же — и, мне кажется, это замечательно.

Изба Манифик. Выставочная экспозиция. АрхМосква, 2017 

А.Ч. — Архитектура всё больше становится узкоспециализированной, как и всё в постиндустриальном обществе. Это происходит с любыми профессиями. Очень многие люди называют себя архитекторами — и они действительно архитекторы. Но есть специалисты, которые проектируют только офисы, например, и ничего не знают ни про интерьеры особняков, ни про историческую среду, ни про то, как устроен город. Есть те, кто занимается параметрическим проектированием или объёмным проектированием и тоже ничего не знает про градостроительство и, скажем, загородные виллы. И, наоборот, есть те, кого интересует только урбанистика. Где во всём этом многообразии находится бюро «Рождественка», как вы себя позиционируете, какой вы архитектор?

Н. Т. — Я просто архитектор и несу ответственность за среду обитания человека. Каждая проблема, возникающая в связи с очередным проектом, как правило, касается всего. И ты обязан, как дирижер большого оркестра или маленького квартета, понимать и суметь написать партитуру для каждого музыкального инструмента. Я себя ощущаю сегодня таким дирижёром, пусть не симфонического, но вполне себе уже оркестра, во всяком случае, уже не квартета. И, учитывая степень ответственности, которую несём, мы должны обладать мультидисциплинарными знаниями, пусть не достигающими какой-то большой глубины, но мы должны знать об их наличии и при необходимости привлекать к работе специалистов.

А.Ч. — Градостроительные, глобальные процессы, которые происходят в Москве и других крупных городах, подвергаются критике с вашей стороны. Как работать с девелопером, властью, общественными организациями? Ведь сейчас «Рождественка», как вы сказали, даёт свою экспертную оценку и в рамках этой оценки действует, а не обслуживает заказчика. При этом государство заказывает вещи, которые совершенно не близки вашей философии. Как вы относитесь к тому, что происходит глобально в строительстве в России, и, в первую очередь, в крупных городах, так как застройка ведётся именно в них. И какое будущее ждёт архитекторов, которые имеют критическую оценку этой российской действительности?

Н. Т. — Как я уже говорила ранее, для начала я пытаюсь сама формировать заказ. Например, если мы рассмотрим историю с грантом для малых исторических городов, это результат определённой моей деятельности, направленной на то, чтобы попытаться государственный бюджет, который тратится на благоустройство городов, направить на более системный и уникальный подход, чтобы разбавить монополизацию в процессе и дать возможность разным архитекторам в этом участвовать.

Проект корректировки архитектурно-планировочного решения нового здания Соловецкого музея-заповедника. Соловецкий архипелаг, 2014 – н. в. 

А.Ч. — Вам приходится отказываться от участия в некоторых процессах, от каких именно и почему?

Н. Т. — Например, я отказалась от участия в конкурсе на реновацию по одной простой причине: я считаю подобное отношение к городу недостаточно взвешенным и в принципе стараюсь не участвовать в тех проектах, которые, на мой взгляд, не имеют какого-то внятного будущего или могут навредить важным культурным гуманитарным процессам в стране. Я немного дальше на всё это смотрю, смотрю на заказ не как на конкретную задачу спроектировать домик, хотя я очень люблю проектировать домики, это моё самое любимое занятие — тихо и спокойно что-то проектировать. Но, к сожалению, право, чтобы оно приносило не только деньги, но и радость, это право надо заработать потом и кровью, доказывая, что делать надо так, а не сяк, объясняя, споря с собой и с массой людей, собирать мнения, анализировать и выстраивать стратегию, и, если я говорю, что так не надо, я всегда стараюсь найти возможность сказать, как надо. Если я говорю, что я не согласна с этим процессом, то, во-первых, я аргументированно должна сказать, почему я не согласна и как надо было бы делать. По поводу того, что мы не обслуживаем заказчика, я бы так не сказала. Мы так или иначе работаем на заказчика, мы в любом случае его обслуживаем. Этот заказчик — и инвестор, и житель, и любой участник градообразующего процесса. Мы выполняем свою роль, свою функцию, работаем в своей нише, но это обслуживание должно иметь внятные последствия. И эти последствия нужно взвешенно обдумывать и взвешенно аргументировать, поэтому я не веду какую-то протестную деятельность, как это может показаться, а веду вполне созидательную деятельность, пытаясь не поддаваться массовой истерии и трендам.

А.Ч. — Не хочется ли послать всё к чёрту? Откуда вы берёте силы?

Н. Т. — Как ни странно, послать к чёрту не хочется. Я задавала себе этот вопрос, потому что можно изменить свою жизнь на более спокойную и не бывать на всех фронтах одновременно. Иногда возникает ощущение, что я скачу галопом с невероятной скоростью и сразу на нескольких лошадях, притом верхом. Такое ощущение иногда меня посещает. Силу я, наверное, беру в любви. Люблю жизнь, людей, которые меня окружают. А, может, я черпаю силы в ответственности, которую испытываю перед миром и людьми. Хотя не знаю, кто меня этой ответственностью наделил. Может, я самозванка? Вот этот вопрос себе задаю периодически, и с какого рожна я вообще решила, что должна за это нести ответственность? Но почему-то несу эту ответственность, и деваться уже некуда. Это моя жизнь и мой ритм — безумный, но очень весёлый.