Контраст и взаимодействие

• Текст:Мария Фадеева
  12 декабря 2017
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Мария Фадеева (М.Ф.) — Начнем с горячей темы — с вашего проекта «Нескучного небоскреба», вызвавшего весьма неоднозначную реакцию у горожан.

Вера Бутко (В.Б.) — Да, безусловно, с появлением объекта такого масштаба и значения наша жизнь сильно изменилась. На передний план вышли вопросы ответственности: перед городом, перед профессией. Скажем честно, когда твой объект имеет такой общественный резонанс, спокойно спать уже перестаешь.

Антон Надточий (А.Н.) — Наша профессия требует смелости и умения брать на себя ответственность, в особенности при проектировании объектов такого масштаба. Кто-то в принципе не согласен с глобальными трендами и всячески пытается им противостоять, но нам кажется абсолютно логичным появление такого объекта сейчас и на этом месте. Мы стремимся решать поставленную перед нами профессиональную задачу наилучшим образом.

Многофункциональный жилой комплекс «Нескучный», Москва, 2015–2017 

М.Ф. — С вашими декларациями о примате формального над всем остальным, должно быть, особенно непросто принять новые правила игры, подразумевающие, что от архитектора теперь ждут социологических подходов, культурного программирования и другой невизуальности.

А.Н. — Между качеством архитектуры и социальными подходами нет противоречия. В городе полно «социальных» объектов, с ужасной архитектурой, а точнее — без архитектуры вообще. Главная «социальная» роль архитектора — делать качественную архитектуру, которая олицетворяет свое время и которой люди могли бы вдохновляться. Да, архитектор проектирует жизнь, но облекает свои решения в конкретные материалы и формы. Без качества и артистизма формального решения архитектуры как искусства не существует. Другой вопрос — насколько ожидания этой социальной составляющей политизируют процесс. 

Мне никогда не нравилось постсоветское искусство, которое спекулировало на проблемах СССР. В начале 1990-х сама их манифестация слишком часто снимала вопрос к самому художественному качеству этих произведений.

В.Б. — Но мы понимаем, что здание такого масштаба должно нести смысл для города. Мы предложили разместить на уровне тридцать пятого этажа общественную функцию — культурный центр «Новый авангард». Заказчик согласился с этой идеей. Мы рассматриваем авангард как то, что находится всегда на острие, и поэтому хотели бы, чтобы этот центр был посвящен именно наиболее актуальным трендам в современном искусстве. Это может быть и живопись, и скульптура, и кино, и музыка, и театр. Мы хотим, чтобы здесь проходили лекции, детские студии, общественные мероприятия. В  результате город получит пространство совершенно нового качества (в мире почти нет реализованных аналогов, пространств подобной функции на высоте), а горожане — новую достопримечательность и точку культурного притяжения. Они смогут подняться и оценить уникальные виды на Москву. И это органично живет с формой — музей займет пространство одного из мостов и часть угловой башни.

М.Ф. — Да, особенно обидно, что «Нескучного» мало во внутрипрофессиональном дискурсе: размышления о феномене высотной формы, о ее вызовах. Здесь столько тем для важных разговоров!

Интерьер культурного центра «Новый Авангард» 

В.Б. — Тех, кто пишет об этом проекте как об архитектуре, действительно, не сразу замечаешь, но их не так уж мало.

А.Н. — На «Архмоскве-2017» мы впервые представили коллегам свою работу и продолжили обсуждения в рамках Архпарохода, где, находясь несколько дней на ограниченной территории вместе с другими коллегами, поговорили на множество тем. До этого все видели только коммерческие картинки. Если обобщать, то  отклик скорее одобрительный.

В.Б. — К сожалению, проект оказался в публичном информационном пространстве раньше, чем мы довели его до ума. В целом, образ уже сформировался, но изменения еще происходят.

М.Ф. — Все же вернусь к теме наличия профессиональной дискуссии: есть ощущение, что если вас и впрямь не запирать на корабле, то очень мало разговоров в сообществе. Вы не ощущаете нехватку дискурса, критики? 

А.Н. — Ты права. Острота профессионального дискурса внутри сообщества сегодня ослабла. Но нам хорошо — нас двое, так что собеседник всегда есть, и мы нередко оппонируем друг другу, пока ищем решение.

Более того, сейчас мы больше вовлекаем в диалог наших сотрудников и вместе развиваем творческие решения. Один из них, Петр Алимов, уже больше года является нашим партнером. Но мы признаем и характерные подходы других архитекторов. Архитектура должна быть разной, и мы не утверждаем, что она вся обязана превратиться в гомогенную космическую биоморфную утопию. Просто нам интересны именно пространственные решения и формальные стратегии. Нас интересуют контраст, взаимодействия, структурность, текучесть, слоистость и другие абстрактные категории. Это узкопрофессиональная тема и ее невозможно обсуждать с людьми вне профессии, поэтому обсуждать ее мы можем лишь с небольшим количеством коллег-единомышленников. Преподавая в МАРШе, изучали это со студентами, старались учить оценивать пространство, анализировать его качества, форму как ключевой параметр архитектуры и, конечно, управлять его характеристиками. В любую нашу форму заложены ровно те же исследования задания, места, рынка, трендов, истории, присутствует нарратив.

В.Б. — Мы стараемся сохранять и совершенствовать свои авторские подходы.

М.Ф. — Вы все еще чувствуете себя авторской мастерской? Количество сотрудников уже перевалило за 80, так и в фабрику превратиться недолго.

В.Б. — Мы очень этого боимся!

Архитектурное бюро ATRIUM. Фото © Иван Клеймёнов

А.Н. — Потому выработали стратегию, позволяющую этого избежать, — из каждого заказа «отжимаем» максимум. Главное — знать, что в любой задаче присутствует архитектурная составляющая, и мы обязаны ее увидеть. Именно так мы работаем более 20 лет, перешагивая через слишком очевидные решения в поисках индивидуальности и уникального.

В.Б. — Существует немало иностранных бюро, в которых при размерах в сотни человек удалось сохранить авторский почерк, они — наш ориентир.

М.Ф. — Легко ли находить кадры при таком росте?

В.Б. — Сегодня много талантливой молодежи, немного иначе видящей современность, обладающей другим инструментарием, которая не боится экспериментировать и предлагать решения. Это позволило отбирать сотрудников на конкурсной основе. В этом году мы впервые взяли много практикантов. Новый офис позволил найти достаточно места, чтобы всех их разместить. С ключевыми сотрудниками стараемся выстраивать партнерские отношения.

М.Ф. — Как так получается, что другие распускают бюро, а у вас все новые и новые заказы?

А.Н. — Нам повезло, что мы росли вместе с рынком: начинали с частного заказа, когда его было больше всего, и много чему на нем научились, клиенты тогда были готовы к экспериментам. Потом мы проектировали отдельно стоящие дома, тогда еще мало кто из девелоперов мыслил кварталами и крупными территориями. Такая синхронизация помогла за 20 лет подготовиться к масштабу комплексной застройки, набив определенное количество шишек и освоив необходимые навыки, включая технические. Так, наш офис одним из первых начал переходить на работу с BIM. Но самое, наверное, главное — это сами наши объекты и довольные заказчики.

Но нам, несомненно, есть, куда стремиться.

Частный жилой дом G-House, Московская область, 2004–2011

В.Б. — ATRIUM, по сути, остается авторской мастерской, это не заводик, выпускающий серийную продукцию, хотя такая организация уже и требует более четкого структурирования и формализации процессов. Мы, прежде всего, архитекторы, и так же, как 20 лет назад, круглыми сутками сидим на работе и для нас это по-прежнему удовольствие.

М.Ф. — Какое открытие вам за последнее время принесла работа?

В.Б. — Открытия происходят в той или иной степени постоянно: новые масштабы, типологии, материалы. А вот поэкспериментировать и протестировать другие направления и подходы, которые впоследствии мы сможем развивать уже в реальной архитектуре, удается в основном на небольших объектах.

А.Н. — Например, мы сделали проект нашего нового офиса. Здесь никто не мог помешать эксперименту — в частности, мы с нашим сыном, Сергеем Надточим, который в прошлом году работал в нашем офисе, придумали уникальную форму для переговорной комнаты, которая служит акцентом всего рабочего пространства. Попытались развить принципы формирования объекта, и найти подходы, к которым не обращались до этого. Здесь мы нашли логический способ получения скульптурной формы, позволяющий оперировать сложными поверхностями, мыслить ограничениями, параметрами, условиями и факторами. Все это в том числе с использованием Grasshopper. Мы стали лучше понимать, как этот метод можно транслировать в большую архитектуру. Сделали еще несколько экспериментальных проектов.

В.Б. — Теперь Сережа поехал учиться заграницу, мы же пытаемся понять, как продолжить и применить это исследование дальше. Нас сильно тормозит отсутствие связки с машинным производством, которое на западе уже лет 10 как налажено. 

Современная архитектура сегодня — не образ и не плоская картинка, и зачастую ее уже нельзя нарисовать рукой, необходимо использовать более изощренные инструменты, создавая пространственные структуры и конструкции и через них транслировать смысл.

М.Ф. — 10 лет назад в вашем предыдущем «Tatlin Mono» был вопрос о последнем впечатлившем вас здании. Позвольте повторить его. Тогда это был музей Mercedes Benz от UN Studio в Штутгарте.

А.Н. — Интересно… помню, что я тогда писал о нем критическую статью.

В.Б. — Из последних впечатлений, пожалуй, Confluence Museum от Coop Himmelb(l)au, в Лионе. 

Антон: Да, пожалуй. Что важно — это проект конца 1990-х, но до сих пор он представляет для меня больший интерес, чем, например, более свежий Центр Гейдара Алиева, который Хадид построила в Баку. У нее получилась оригинальная эстетически осмысленная, красивая и интригующая форма — безусловный шедевр, но слишком очевидный. Ты его прочувствовал, понял, насладился — и все.

Confluence Museum, Лион. Фото © Coop Himmelb(l)au 

В.Б. — В нем все слишком системно, не хватает какого-то парадокса, может даже ошибки.

А.Н. — Confluence же, казалось бы пугающее, а для кого-то, возможно, ужасное здание. Уверен, что 95% людей, включая профессиональных архитекторов, оценят его именно так. Но! В нем присутствуют такие случайности или лучше сказать сложные закономерности, которые хочется разгадывать. Что, кстати, абсолютно естественно для музея развития цивилизаций. Его форма рассказывает о нелинейности этого развития, о сложности этих процессов и создает противоречивый образ, который сам по себе является скорее вопросом, чем дает ясный ответ. Проект отходит от картины позитивизма, веры в светлое будущее, присущее многим объектам современной архитектуры, начиная еще с конструктивизма и модернизма, и заставляет задуматься о прошлом и будущем человечества.

В.Б. — Он иллюстрирует процессы, которые не структурируются линейно, не поддаются однозначному осмыслению.

А.Н. — По сути, это самоорганизующийся хаос. Куча точек бифуркации, разветвлений, все это как-то пересекается, и что получилось — то получилось. Для меня это авторское раскрытие полноценной художественной концепции, такого вот понимания сложности процессов мироздания. Не очень люблю архитектуру, которая считывается с первого раза, которая не требует познавания.

В.Б. — В этой же поездке видели совершенно неожиданный объект модернизма — школу в Ла Верпийер. Настоящий памятник архитектуры, по силе воздействия сравнимый, наверное, с Ля Туретом.

А.Н. — Можно сказать, что мы много ездим и смотрим, поскольку современную архитектуру уже нельзя полноценно воспринимать только по картинке. Хотим еще посмотреть Филармонию на Эльбе, «Облако» Фуксаса в Риме. Тоже все проекты долгие, технологически сложные. Интересно, как получились.

М.Ф. — В чем будущее архитектуры?

В.Б. — Эпоха звезд формотворчества уходит, и архитектура во всем мире, к сожалению, сильно коммерциализируется.

А.Н. — Хотя сама идея создания иконических зданий сохраняется, просто задача решается другими средствами.

Жилой комплекс «Символ», Москва, 2015

В.Б. — Думаю, самые интересные вещи делаются в небоскребостроительстве, которое выходит на новый качественный уровень, развивая концепции вертикальных городов. Музеи и театры, которые дают свободу формального эксперимента, уже построили, сейчас более ликвиден запрос на жилье и офисы. Для нас это отдельный вызов, поскольку, проектируя многоэтажный дом, очень легко свалиться в дизайнерское конструирование, придумывание оригинальных «ваз» и «чайников», лишенных пространственных качеств.

М.Ф. — Ваш коллега Сергей Чобан недавно опубликовал книгу, в которой он пытается реабилитировать понятие рядовой застройки. Утверждает, что без этого стоять вашим иконическим зданиям посреди обветшавшего убожества. Вас это не волнует?

В.Б. — Мы беремся за самые разные задачи, и потому недавно взяли заказ на жилье эконом-класса. Считаем рядовую застройку достойной профессиональной задачей, и пытаемся не встать в колею банальных решений, но сохранить прагматичность.

А.Н. — Наш квартал «Символ» является как раз примером качественной, но все же рядовой застройки.

М.Ф. — Для Чобана это связано не только с эстетическим качеством в момент возведения, но и с вопросом долговременности современной архитектуры, того, как ее поверхность стареет.

А.Н. — Если говорить про выбор материала, про его тактильность, то для нас этот вопрос является производной, опять же, от свойства формы, которую мы создаем. 

Мы не играем с декором, орнаментами, фасочками. Тем не менее, «Баркли-парк», например, во многом построен на артикуляции материальности, и каждый наш объект по-своему решает вопрос детализации и информативности на уровне человеческого масштаба.

В.Б. — В первую очередь все же волнует вопрос морального устаревания. Дом в «Горках-6» многие издания публикуют как новый объект, но задуман он 15, а построен 10 лет назад! Сегодня, открывая книгу МАО с интерьерными проектами конца 1990-х, с удовольствием видим, что наши объекты до сих пор не устарели и смотрятся пусть и не на острие, но вполне актуально.

Жилой дом Barkli Park, Москва, 2007–2013 

А.Н. — В любом случае, у архитектуры как искусства будущее в новом формообразовании. Все те, кого мы называем Великими, создавали для своего времени новую художественную форму и новую философию, опираясь на доступные технологии и изобретая новые.

Перефразировав нобелевскую речь Иосифа Бродского, можно сказать, что цель архитектуры как искусства — развивать саму себя, свой собственный язык. Вне зависимости от личности каждого отдельного архитектора эта субстанция нами живет и использует нас для достижения собственных целей саморазвития, а мы все лишь вносим свой посильный вклад в меру наших возможностей и обстоятельств.

• Фото:Иван Клейменов