Человек эпохи перемен

• Текст:Сергей Ткаченко
  4 июня 2025
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

О себе

КТО Я?

Я — архитектор по специальности и призванию, коллекционер по натуре. Прежде всего архитектор обязан спроектировать дом для себя. Мне повезло, я спроектировал для себя два дома: в центре Москвы и загородный. В них я попеременно живу, наполняя пространство плодами своей страсти — коллекционирования.

Занимаясь реконструкцией и реставрацией исторического центра Москвы от зданий в Кремле до Дома Мельникова, я не мог пройти мимо замечательного «вспомогательного» материала для архитектора — художественной открытки. Так у меня собралась коллекция почтовых карточек с видами Москвы — с первых выпусков до наших дней.

Всё это невозможно было собрать, не обращаясь к книгам. Как у человека докомпьютерной эпохи у меня неплохая библиотека, основу которой заложила моя бабушка. Девяностые годы открыли широчайшие возможности для библиофила: появилось огромное количество книг, мимо которых было невозможно равнодушно пройти. Я не проходил и теперь понимаю, что все интереснейшие книги, которые у меня есть, я не смогу прочитать даже за всю жизнь.

2015 год

ШКОЛА

Среднее образование я получил в 559-й московской средней школе в Казачьем переулке. Красное кирпичное четырёхэтажное типовое здание, на фасаде цифры — 1934. Год постройки.

Считалось, что я ходил в школу издалека. Выходил из калитки, поворачивал направо и шёл по Большой Ордынке до поворота в Казачий переулок, а там уже недалеко. Проходил мимо окон, которые про себя называл именами живших там людей. Вот окна Сыромятниковых, наверху окна мезонина, где жили Флинты, потом наше окошко, сто лет смотрящее на церковь Николы в Пыжах, потом заборчик, за которым теснились сараи, и в следующем особнячке — окна Эрманов.

По дороге было много интересных объектов. Я шёл мимо ВИМСа, где работали почти все обитатели нашего дома. Здания Всероссийского НИИ минерального сырья выходили в соседний двор, тоже считавшийся «нашим». За ВИМСом — аптека, куда меня ещё дошкольником посылали за лекарствами.

После аптеки, свернув в ворота и пройдя двор, можно было попасть в поликлинику имени профессора Рейна, детскую и взрослую. После ворот поликлиники — снова окна. Меня завораживали выпуклые стёкла, которые были настоящей диковиной. В советское время их меняли на «нормальные», плоские, но были места, где весь переплёт сиял в любую погоду боками полусфер. Это было необычно и очень красиво.

Дальше — стена, калитка и ворота. Марфо-Мариинская обитель. В начальной школе я не знал, что это замечательное творение Алексея Щусева, Михаила Нестерова, Павла Корина... У калитки висела чёрная стеклянная табличка — «Мастерские им. Грабаря». Через калитку можно было попасть во дворы, ведущие к поликлинике. В стене — ниша с остатками цепи. Дальше самое главное — ворота. Это были огромные чёрные деревянные створки с дизайнерским крестовым узором. За ними загадочно виднелась церковь, на мой взгляд, очень древняя, даже древнее ворот. Дальше — почта. Можно было свернуть в большой парадный двор и зайти на почту. Посчитав в кармане копейки, я покупал очередную почтовую марку и дома с удовлетворением наклеивал её на соответствующую страницу альбома.

Важнее почты были стенды с газетами, висевшие на заборе у остановки. Само собой, там были «Правда», «Известия», «Комсомолка», «Московская правда» и другие газеты. На обратном пути из школы я прочитывал не всё, но довольно много из того, что привлекало моё внимание.

За вторым выездом из двора почты — знаменитый ВАРЗ, второй авто-ремонтный завод, шефы нашей школы. Как-то в рамках программы профориентации нас отвели на экскурсию по заводу. Меня это не вдохновило, ни в шофёры, ни в ремонтники я не пошёл. Уже тогда больше привлекали здания, их формы, изгибы кровель, узоры решёток и фигурные навесы над входами.

За воротами ВАРЗа — проём в стене, через него попадаешь к крыльцу деревянного домишки, где жили Фейгели. Напротив церковь. А за Фейгелями, за домом 40, начинались старые купеческие особнячки, превращённые, как и наш дом, в коммуналки. Пока между ними стояли глухие заборы, всё это выглядело бедноватой, но приличной исторической застройкой. При Хрущёве одним махом снесли все заборы, и на улицу вывалились неприглядные внутренности ордынских двориков со всей запущенностью последнего полувека советской бесхозяйственности...

Вот очередные ворота во двор, где жил мой одноклассник Умяров. От ворот направо — подъезд с козырьком. Дверь сохранилась до сих пор. В семье Умяровых было десять детей, так что почти в каждом классе учился «свой» Умяров. Родители были дворниками. В советское время вполне уважаемая профессия с отголосками дореволюционного статуса дворника — важного «человека с бляхой», опоры государства в отдельно взятом дворе.

В первом классе у нас была новая школьная форма — серый суконный пиджак с брюками. Форма Умярова была предметом всеобщей зависти: старая, перепоясанная ремнём с медной пряжкой, почти как солдатская гимнастёрка армейского образца, со стоячим воротником. Она досталась ему от старших братьев.

Но вот и школа, пора поворачивать в Казачий...

2014 год

МОЙ ПЕРВЫЙ «МОСПРОЕКТ»

За плечами шесть лет в МАРХИ (факультет жилищного и общественного строительства), диплом с отличием и — новая взрослая жизнь. «Моспроект-1» — легенда отечественной и московской архитектуры. Одна из первых планировочных мастерских при Моссовете, ведущая свою историю с тридцтых годов прошлого века.

В «Моспроекте-1» я работал со многими великими советскими архитекторами: Белопольским, Ловейко, Стамо, Рочеговым, Лебедевым.

Яков Борисович Белопольский руководил мастерской, в которую я попал сразу после института, а моим бригадиром был Владимир Иосифович Хавин. Рядом сидела бригада Ефима Петровича Вулыха.

С этим периодом моей жизни связана любопытная история.

Один из моих дальних родственников Абрам Дамский в 1929 году окончил ВХУТЕМАС (ВХУТЕИН), где преподавали Кандинский, Лисицкий, Родченко, Татлин, Шехтель, Веснин... Много лет Дамский разрабатывал интерьеры общественных зданий и оборудование для их освещения. Проектировал светильники для станций Московского метрополитена. До сих пор его лампы украшают стации «Таганская», «Октябрьская»... Член Союза архитекторов, кандидат архитектуры, в 1960–1970-е годы, уже в солидном возрасте, он работал в Московском научно-исследовательском и проектном институте типологии экспериментального проектирования — известном МНИИТЭП. Занимался вопросами искусственного освещения в городской среде, изучал влияние света на архитектуру. Он всячески старался приобщить меня к своей научной работе. Я делал иллюстрации к его статьям, рисовал бесконечные схемы, рылся в архивах... Однажды пришлось даже создавать изобразительный ряд, посвящённый его вхутемасовской работе 1925 года, которую он делал для выставки «Москва — Париж».

Получать задания и затем показывать свои предложения я приходил к нему домой. Дамский жил на Ленинградском проспекте, у станции метро «Динамо» в девятиэтажном кирпичном доме. У дома были свои особенности. Сравнительно небольшие квартиры и огромные по тем временам балконы на несколько комнат. Лифт приходил не на этаж, а на промежуточную площадку, и жильцам надо было или подниматься, или спускаться до своей двери. Спроектированный как индивидуальный дом оказался настолько экономичным и в то же время престижным, что его перевели в категорию так называемых проектов повторного применения.

Так вот, в мастерской Якова Борисовича Белопольского в нашем общем зале сидел пожилой главный архитектор проектов Ефим Петрович Вулых. Выяснилось, что он и есть автор знаменитого дома. Вот так и получилось, что сначала я побывал в «его» доме и только потом узнал, что работаю рядом с создателем проекта... До сих пор эту серию домов называют «Башней Вулыха», их возводили почти тридцать лет, по праву считая едва ли не самой удачной среди прочих типовых серий советского домостроения.

А вообще мастерские «Моспроекта-1» с незапамятных времён славились как кузницы архитектурных кадров. Яков Борисович Белопольский, можно сказать, своими руками, своим могучим талантом «слепил», создал будущих прекрасных руководителей мастерских: Романа Григорьевича Кананина, Владимира Иосифовича Хавина. Может, кому-то покажется нескромным, но в положенное время и я пополнил эту почётную плеяду...

2015 год

О времени

РАЦИОНАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТУАЛИЗМ

Каждая историческая эпоха уникальна, и эта уникальность выражается во всех сферах существования общества: социальной, экономической, культурной. Каждая эпоха претендует на отражение себя в произведениях искусства, литературы и архитектуры.

Процесс отражения проявляется не одномоментно — на предваряющих этапах зарождения новой исторической эпохи идёт дискуссия о возможных сценариях развития, из среды научных и художественных лидеров выдвигаются предикторы — предсказатели будущего. Не всегда их ждёт судьба Кассандры, предвестившей гибель Трои и погибшей за свои пророчества. Современные предикторы зачастую успешно встраиваются в наступающую после перемен эпоху.

После революционного изменения социально-политической доктрины и государственной парадигмы приходит очередь парадигм и стратегий, составляющих основы существования общества. Смена архитектурной и градостроительной парадигм, как наиболее близко связанных с ресурсно-финансовой, материальной и социальной сферами общества, наступает с определённой задержкой.

Далёкий от научного анализа обыватель как потребитель города и его архитектуры как продукта обращает внимание на внешнюю оболочку архитектурных и градостроительных изменений, прежде всего на стилистику. Профессионалы могут оценить мультимодальный комплекс факторов, влияющих на парадигмальный переход, рассмотреть сценарии развития и угасания наступившей исторической эпохи.

Наибольшую сложность представляет системное исследование архитектуры и градостроительства переходных периодов именно при парадигмальных переходах. Это положение относится и к периодам отечественной истории, смена государственной модели которых привела к формированию новых государственных проектов: в 1917 году — советского социалистического и сменившего его в 1991 году рыночного демократического, эволюционировавшего в государственный монополизм.

Первая фаза постсоветской эпохи в Москве — рыночная демократическая — соответствовала переходному периоду, когда жители столицы, бизнес, общественные институты и администрация адаптировались к новым социально-экономическим реалиям. И в этот процесс адаптации к новым условиям и практическим действиям на территории Москвы была включена градостроительная и архитектурная деятельность как государственных, так и частных организаций. Отсутствие организационных ограничений дало возможность возникновения архитектурного полистилизма.

На первом этапе стали формироваться правила для преобразования городской среды, закреплённые документами правительства Москвы, в дискуссиях пришло понимание рамок возможных изменений исторического ядра столицы. Необходимость решения проблем приспособления к рыночным условиям привыкшего к государственной опеке населения вкупе с обвальной автомобилизацией потребовала масштабных социальных градостроительных программ. Агрессивные интересы инвесторов и потребности бюджета развития регулировались городской администрацией на основании постоянно обновлявшегося корпуса законов и постановлений.

Дискуссионные подходы, в процессе которых проявлялись допустимые градостроительные и архитектурные рамки преобразования урбанизированной среды обитания, к концу 1990-х годов привели к выделению основных методов преобразования городского пространства, базировавшихся на средовом и семантическом подходе:

– создание (и воссоздание) архитектурными и градостроительными методами высоких качеств городской ткани;

– организация архитектурными и градостроительными приёмами городского пространства;

– достижение непрерывности, преемственности и предсказуемости городской ткани с использованием приёмов стилистической, образно-символической и ассоциативной адаптации.

В основном эти подходы относились к центральному ядру Москвы с историческим городским ландшафтом и участкам с ценной городской средой, как наиболее привлекательным территориям для инвестиционного вмешательства.

Активная фаза периода, во время которого применение вышеперечисленных методов преобразования города приобрело в Москве официальный статус, хронологически ограничена двадцатилетием 1991–2011 годов. После 2011 года эти методы утратили универсальный характер, однако не были исключены из творческого арсенала практикующих архитекторов.

Аналогичные градостроительные и архитектурные процессы происходили во многих городах России с положительным инвестиционным климатом. Поэтому очень важно понять фазы исторической эпохи и формирование теоретической конструкции их градостроительной и архитектурной составляющей. Не менее ценно определить, насколько творческим является метод зодчего, так как его авторские методы проектирования влияют на смену существовавших и формирование новых градостроительных парадигм; какова роль творческой личности зодчего при принятии и реализации градостроительных и архитектурных решений.

...Обобщение длительной и разноплановой работы в государственных и частных проектных организациях, а также в НИиПИ Генплана города Москвы, позволило выйти на теоретическую модель, с помощью которой можно понять и структурировать творческую архитектурную деятельность, проводившуюся в 1990–2000-х годах в крупных и крупнейших городах России, прежде всего в Москве.

Первоначальный термин «рациональный контекстуализм», впервые применённый к стилистическому направлению, в котором работала наша мастерская (мастерская С. Б. Ткаченко), по содержанию соответствовал более широкому и глубокому понятию, чем архитектурный стиль или метод отдельной творческой проектной мастерской.

Главная идея научной работы «Рациональный контекстуализм в градостроительстве и практика его развития» — воссоздать недавнюю историческую культуру архитектуры и градостроительства Москвы в её мировоззренческом измерении с помощью приёмов визуального поворота и визуальной реконструкции, что позволит приблизиться к пониманию парадигмы московской идентичности.

Пространственные границы очерчивают Москву и Московскую агломерацию с фрагментарным включением региональных центров — Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Иркутска, Красноярска, Самары, Сочи, Архангельска и других крупных городов России.

Типологические границы формирует городская ткань с насыщающими её и создающими городской контекст градостроительными комплексами общественного и жилого назначения, общественными пространствами урбанизированных территорий, зданиями и сооружениями.

В поиске обоснования идеи «рационального контекстуализма» появились новые смыслы архитектуры и градостроительства, порождённые переходным периодом 1990–2000-х годов, а также иные организационные и институциональные формы архитектурной деятельности...

из введения к докторской диссертации, которую успел написать, но не успел защитить Сергей Ткаченко; 2023 год

Об архитектуре

ГОРОД: ИСКУССТВО ИЛИ ПРОИЗВОДСТВО?

Искусство градостроительства, в отличие от изобразительных искусств, всегда связано с властью, государством. Может ли это служить объяснением перемещения градостроительного искусства из духовной творческой сферы созидания в точные инженерные и социальные науки? Входит ли в задачи градостроительства создание условий для субъективированной свободы существования в городской среде?

Город — это результат и объект творческой деятельности, так как в нём наиболее полно представлена активность, социальность, субъектность, рациональность и иные аналогичные сущностные свойства человека. Эта деятельность по своей природе отражает активное отношение человека к окружающему его и преобразуемому им в меру своей субъектности миру.

Архитектура, в особенности градостроительство, — коллективные виды искусства-производства. Инициируемые не автором-творцом, а заказчиком- инвестором (частным или государственным), они обладают огромной временно́й инерцией и стилистической зависимостью от вкусов и потребностей клиентов, твёрдо уверенных в том, что их вкус и знания безупречны. Профессиональные заказчики коммерческих объектов перед созданием бизнес-плана изучают рынок и рыночные тренды, в том числе и эстетические, возможности реализации создаваемого продукта, при этом основным показателем является экономическая целесообразность, а не интересы развития города. Лишь в редчайших случаях заказчики действительно обладают зачатками понимания искусства зодчества и урбанистики. У заказчиков, выполняющих городской или государственный заказ, другие крайности — на выделенные средства невозможно спроектировать и построить достойный объект.

Москву нельзя отнести к депрессивным городам, подверженным стагнации и регрессии, однако декларируемые качества витальной парадигмы: количественные и качественные пространственные городские характеристики, форма условий согласования жизнедеятельности для повседневного взаимодействия населения, разноплановая активная деятельность, воспроизводство социальных процессов — не совпадают с их реализацией. Это может привести в обозримом будущем к демографическим изменениям: количественному росту населения и качественному снижению уровня его социальной и культурной продуктивности. В этом случае социальная и культурная активность горожан как совокупного субъекта также может снижаться. Следовательно, возникает недостаток качественности витальной парадигмы города, совершенствующейся лишь тогда, когда она жизнеспособна.

Городская цивилизация, так много дающая человеку и так много от него требующая, — важнейший исторический вызов искусственно созданной среды обитания, наполненной разнообразными формами культуры. Городская культура предоставляет человеку возможность выживать и развиваться в урбанизированной среде. Свобода творчества как осознанная необходимость — одна из граней культуры. Современное состояние этих категорий в Москве и Санкт-Петербурге ещё не достигло того качества, при котором городская среда обитания и культура образуют симбиоз, благотворно влияющий на урбанистическое развитие, служащее для него питательной средой.

Вследствие такого рода инерции отечественная, в особенности московская архитектура, в конце ХХ века стала испытывать тенденции к деградации. Градостроительное искусство под натиском инвестиционных устремлений исполнительной городской власти, над которой вечно висел дамоклов меч наполнения городского бюджета, постепенно превращалось в одну из форм землепользования. Лишь кое-где было дозволено оставаться элементам творчески и профессионально свободного территориального планирования, скрытно питавшегося соками и плодами традиционного российского градостроительства и урбанизма развитых стран мира.

2014 год

ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ЗРЕЛОСТЬ ИЛИ «КУЛЬТ СУХОГО РАЗУМА»?

Город — это книга, читать которую дано не всем. Вернее, это целая полка книг, на корешках которых написано: «Архитектура», «Экология», «География», «Социология», «Медицина», «Физика», «Геология» и ещё много других названий на разных языках. А рядом стоит комикс «Сто способов выжать из города всё возможное и невозможное», в котором одни картинки, не надо уметь ни читать, ни считать — следуй инфографике как инструкции и станешь победителем. Вот только кого ты победишь? Город?

Эволюцию восприятия окружающей среды можно сравнить с тем, как трансформируется созерцание окружающего мира ребёнком и взрослым человеком. Ребёнок мал ростом, и красота деталей познаваемого мира, физически близкого его глазу — лепестков цветка, крыльев стрекозы, хвостика головастика, — затмевает богатством своей формы, цвета, загадочного строения более объёмные и крупные формы деревьев, парков, домов. Ребёнок видит их будто бы обобщённо, не понимая сути и взаимосвязи этих масс и объёмов в окружающей среде.

По мере взросления человек отдаляется от деталей, постигая окружающий мир и познавая законы его существования во всём многообразии. Но затем, состарившись и сгорбившись под тяжестью прожитых лет, он снова приближает свой взор к деталям живой и искусственной природы, не утрачивая при этом обретённой способности видеть целое.

Замечательный, тонкий, наблюдательный Юрий Пантелеймонович Григорьев, многие годы возглавлявший знаменитый МНИИТЭП (Московский научно-исследовательский и проектный институт типологии, экспериментального проектирования), часто повторял, что архитектором можно стать только после шестидесяти. Что-то в этом есть...

Восприятие человеком архитектуры так же подвержено возрастным колебаниям, но это не календарный срок, а возраст эстетической зрелости. Почему практически всем нравится многодельная, насыщенная красивыми деталями и запоминающимся силуэтом архитектура исторических центров городов? Почему соборы и дворцы визуально приятнее, чем послевоенная жилая застройка в любой европейской стране? С чем связано то, что многие воспринимают архитектуру модернизма как вынужденное убожество, как утилитаризм без красоты?

В 1967 году в документальном цикле воспоминаний «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург описывал своё посещение Баухауса в Дессау. Знакомство его со знаменитой школой современного искусства случилось в конце 1920-х: «Стеклянный дом; найден стиль эпохи: культ сухого разума. Жилые дома вокруг, построенные в том же стиле, страшны; они до того похожи один на другой, что дети ошибаются. Говорят, что новый стиль подходит для заводов, вокзалов, гаражей, крематориев, а стиль для жилых домов ещё не найден. Вряд ли его найдут: люди теперь живут на работе, а не у себя. В доме архитектора Гропиуса… всё безукоризненно и невыразимо скучно».

Огромное воздействие на эстетические приоритеты основной массы цивилизованного населения оказывают внушаемые через СМИ и Интернет эталоны красоты. В большей степени это связано с интересами туристического и гостиничного бизнеса. Однако есть и другой фактор влияния — градостроительная политика исполнительной власти. Проекты как социально направленные, так и коммерчески ориентированные не существуют без внушения обществу их эстетической ценности. Животрепещущим отечественным примером стала так называемая программа реновации. Массовое индустриальное домостроение 1950–1960-х годов, решавшее социальную задачу поквартирного расселения и ставшее символом хрущёвской оттепели, уже в 1980-х обнаружило признаки морального старения, в том числе и эстетического. Реновация агрессивно внедрялась в сознание москвичей, отвлекая от ущемления имущественных прав, грядущего ухудшения условий жизни и, как следствие, превращения многоэтажных кварталов в гетто, создавая непреодолимый разрыв и противостояние социальных групп населения.

2015 год

МЫСЛИ «ЗАКОСНЕЛОГО РЕТРОГРАДА»

Когда я прохожу по залам модернистских выставок, мой взгляд автоматически ловит то, что помогает ответить на вопрос: как наши предшественники представляли себе феномен города будущего, что из этого сбылось, что перешло в более поздние концепции, что реализовалось?

Музей современного искусства Фонда Людвига в Вене, известный MUMOK. В экспозиции MUMOK встретились рисунки восьмидесятилетнего Хансйорга Вота (Hansjörg Voth) начала 1970-х. В классической карандашной графике изображены летающие объекты и зашнурованные конусы. Почти такие же рисунки проектов городов будущего, но уже от архитекторов, время от времени возникают в архитектурной прессе.

Вспоминается там же увиденная кривоватая неуклюжая моделька «Башни Татлина» под прозрачным колпаком — признаваемый современным Западом символ советского авангарда. Теперь тоже музейный экспонат...

Для таких, как я, закоснелых ретроградов, в виде утешительного приза в грязно-серых стенах MUMOK сделано несколько окон, из которых открывается панорама чистенькой имперской Вены с замысловатыми башенками и кровельной черепицей.

Очередной иллюстрацией единства и борьбы противоположностей модернизма и классики стали знаменитые венские газометры, построенные в конце XIX века и реконструированные в начале XXI века под элитное жильё. Да, всё там устроено блестяще: приземные уровни превращены в многоуровневый торгово-культурно-развлекательный центр, внизу — паркинг. Цилиндры внутренних пространств газометров снизу перекрыты светопрозрачными куполами, а сверху остались только мощные кирпичные стены, к которым изнутри пристроены этажерки квартир. Это весьма престижное и дорогое жильё, притянувшее в прилегающие районы новое строительство. Так бы я и продолжал думать, восхищённо читая архитектурную прессу, заворожённо перечисляющую престижные премии, полученные ведущими авторами-архитекторами за этот авангардный проект. Но Алла Денисова — архитектор, дизайнер, фотограф — рассказала историю своей знакомой. Та гордо приобрела дорогую недвижимость в этих газометрах, прожила там пару лет и... сбежала. Конструктивные и шумозащитные качества квартир оставляют желать лучшего и вынуждают жильцов задумываться об обоснованности их финансовых вложений. Эта блестящая концепция приспособления промышленной архитектуры под современное использование оказалась очередным коммерческим проектом.

Я видел похожие газометры в Стокгольме, они были подготовлены к аналогичной реконструкции. Мне казалось, что это именно тот подход к утратившему функциональное значение, но хранящему художественно-архитектурную ценность культурному наследию, который может стать эталоном для отечественных фабричных комплексов, возведённых в конце XIX — начале ХХ века из красного кирпича. С любовью к образу и пониманием роли детали в пластике фасада.

После развенчания возвышенного образа Венских газометров я задумался над некоторыми примерами московской коммерческой жилой архитектуры —вечным предметом профессиональных насмешек. Наверное, такое жильё тоже имеет полное право на существование в рыночных условиях. Никто не выкручивает руки новосёлам и не заставляет их насильно приобретать квартиры в современных «человейниках» — всё происходит по обоюдному согласию. Да, такая градостроительная политика ведёт к социальному расслоению общества, превращению некоторых районов в подобие гетто, но юридически всё приводит к удовлетворению обеих сторон: и застройщика, и покупателя квартиры.

Тут же начинаю вспоминать, как мы старались проектировать «для человека». И в советское время в меру предоставленных нам, архитекторам, возможностей, в особенности в 1990–2000-х годах, когда удавалось создавать действительно уникальные жилые и общественные здания, мы думали о комфорте их пользователей, закладывали в проект качественные решения и в процессе авторского надзора добивались их исполнения. В то время бизнес и строители были поставлены Правительством Москвы в жёсткие нормативные рамки, и, невзирая на финансовые потери, их приходилось придерживаться порой вынужденно.

Конечно, любая власть оставляет шрамы на плоти города. Иногда это пластические операции, как в Париже и Барселоне, дающие городу новое, хорошеющее с годами лицо. Иногда это мутации, авторами которых становятся власти-временщики и инвесторы, нанимающие соответствующих проектировщиков.

В чём секрет исторических городов? В институте я сделал для себя открытие — исторические города, как церкви, намолены поколениями жителей, творившими среду обитания для себя и своих потомков...

июль 2022 года