Аттракцион — реликтовая форма развлечения

• Текст:И. А. Юсфин
  10 июля 2025
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

В Комплексной программе развития производства товаров народного потребления и сферы услуг на 1986–1990 годы и на период до 2000 года, в частности, сказано: «Обеспечить дальнейшее улучшение деятельности парков культуры и отдыха. Создать в ряде городов опытно-показательные аттракционные комплексы при парках культуры и отдыха и экспериментальные центры проведения досуга».

Чем же вызвано внимание, которое уделил такому второстепенному, на первый взгляд, явлению как аттракцион директивный документ нашей партии. Дело в том, что даже о наш рациональный век аттракцион сохранил притягательность и очарование. В то же время проблемы рекреации человека, активного отдыха, способного влиять на духовное развитие личности, оказались сегодня в центре проблематики социально-культурной сферы. Аттракцион, таким образом, стоит на перекрестке задач по ее усовершенствованию.

Однако положение в этой сфере досуга оставляет желать лучшего: принятые сейчас состав, количество и размещение аттракционных устройств и игровых автоматов изживают себя. Насущной необходимостью стали теоретическое осмысление данного объекта, в частности, культурологами, разработка на этой основе стратегии развития аттракциона в стране и создание оригинальных перспективных проектов. Здесь свое слово должен сказать и дизайн. И не случайно поэтому «Техническая эстетика» обращается сегодня к этой «экзотическом» тематике.

В нашей рациональной жизни поныне существуют явления, понять которые во всей их содержательной полноте можно только учитывая их природу. Например, досугово-праздничная область культуры в значительной мере сохраняет «генетическую память» обрядово-ритуальной стихии, из которой вышла. Внутри этой области, пожалуй, наиболее интересен специфический вид развлечения — аттракцион. Не случайно, что с активизацией экологического мышления в последние годы повысился интерес к возрождению этого эксцентрического развлечения: он переживает сегодня своего рода ренессанс. Закономерно возросшее внимание к этому феномену и со стороны дизайнеров: аттракцион, подобно птице-пересмешнику, способен «петь с любого голоса», начиная от ярмарочных красок и кончая средствами электроники, но при этом всегда остается собой со своей относительно неизменной и не до конца разгаданной сущностью.

Почему столь упоительно бесцельное кружение на всевозможных каруселях — только ли это «острота психофизиологических реакций»? И почему еще немногим более полувека назад всякой карусели сопутствовал обмазанный гуталином «дикий человек с острова Цейлон», на глазах публики поедающий сырых кур? Почему уже в сегодняшней практике необходимой принадлежностью луна-парка остается смешная нестрашная «пещера ужасов» — загадочный лабиринт со светящимися скелетами и чудовищами, как бы испытывающими посетителя «на прочность»? Откуда этот устойчивый оттенок испытания в каждой аттракционной игре: испытание на ловкость, меткость, силу, догадливость, бесстрашие, в конце концов — испытание на ведение, на отношения с фатумом? Отчего любой посетитель так ждет от этого развлекательного учреждения «чудесности», «веселой таинственности» и расценивает отсутствие эксцентричности как коренной недостаток? Почему он так нелепо счастлив, унося в свою повседневность какого-нибудь выигранного пупса? Зачем вообще нужны современному человеку, лишенному суеверий и наделенному рациональным отношением к действительности, эта суррогатная экзотика, этот бутафорный мирок? Десятки «почему», и тем не менее чешский луна-парк весьма и весьма посещаем во всех уголках нашей страны. Это доказывают и объективная статистика, и солидные цифры ежегодного дохода.

Казалось бы, ответы лежат на поверхности: ностальгия по детству; плохо воспитанный вкус; тяга к острым ощущениям; необходимость отдушины и т. д. Но каждый из этих ответов, сомнительно объясняя какой-то один момент в функционировании аттракциона не увязывается с остальными а все они вместе не рисуют целостной картины, которая вместила бы в себя разрешение перечисленных и оставшихся «за кадром» загадок феномена в их совокупности.

«Если хочешь понять что-либо,— советует Б. Ф. Поршнев,— узнай, как оно возникло». В. В. Иванов уточняет: следуя методу внутренней реконструкции, «из системы выделяются такие элементы, которые внутри этой системы представляют собой аномалии, но могут быть объяснены как остатки более древней системы». Внутри системы нашей рационализированной жизни аттракцион со своими пещерами, монстрами, лабиринтами, скелетами и прочей бутафорной «жутью» с позиции здравого смысла представляет собой аномалию. Однако культурный механизм, возрождающий его к жизни, здравому смыслу не подчиняется, а основывается на глубокой и разветвленной корневой системе культуры.

История культуры — это в значительной степени история освоения человеком всей данной ему в ощущениях действительности, логики происходящих в ней процессов, предметно-пространственного окружения и собственных возможностей. Процесс освоения происходит не только в труде, в физическом воздействии на окружение. Созерцание и активные формы досуга — это также специфические механизмы освоения.

Жизнеустроительная деятельность мыслилась древним человеком как следование высокому эталону подвигов мифологического героя, демиурга, творца. Однако в мифологии запечатлены не один, а два принципиально различных пути освоения действительности. Один, как уже только что сказано, — через культурного героя, «с оружием в руках» отвоевывающего организованный мир у первозданного хаоса. Другой — через его сниженную версию, мифологического плута. Принадлежащий одновременно двум стихиям созидания и разрушения — плут принципиально двойствен. Он — посредник, медиатор, он — далекий предшественник «средневековых шутов, героев плутовских романов, колоритных персонажей литературы Возрождения» и т. п. Можно добавить, что ого родственники — все сказочные дурачки, все многонациональные братья балаганного Петрушки, все «рыжие» у ковра.

«Смеховой» двойник культурного героя моделирует собой особый «плутовской» путь освоения действительности, осуществляющийся, в частности, в различных социально-культурных институтах карнавально-праздничного характера. Институты эти генетически связаны со «смеховыми» обрядами, в которых славословие божеств сочеталось с их осмеянием «не ради их ниспровержения, а скорее в виде отдушины, необходимой для сохранения социального равновесия».

В нерасчлененном сознании, где хвала и хула еще не приобрели современного альтернативного звучания, «смеховая» форма неотделима от исключительно серьезного социально-культурного содержания. Нарочитая профанация «высоких» ценностей, их пародирование в «смеховом» обряде — это только иная форма освоения действительности, которая сказывается в специфической образности «смехового» мира, но ни в коей мере не касается глубины мировосприятия ритуального субъекта. Как отмечает Л. М. Бахтин, «если Дои Кихот беспомощен без плутовского слуги, то и Санчо Пенса немногого стоит, коли не трясется в седле вслед за хозяином. Они нуждаются друг в друге».

Аттракцион как совокупность развлекательных игровых устройств исторически и культурно связан с ситуацией народных гуляний, массовых праздников. И все таинственное в нем — это та глубинная суть, которая составляет, так сказать, «позитив» праздничности; а сама праздничность и ребячливость — это те игровые и зыбкие, гротескные и эксцентрические формы, в которые эта суть облекается. Это — изнанка, инверсия, тень, «негатив» идеала, путь к которому от обыденности как раз и лежит через его первоначальное отрицание. Но здесь естественно встает вопрос: карнавализация (то есть инверсия, «смеховая» трансформация, «негатив») — чего? пародия, гротеск — на что? Что же выступает основой пародирования, что именно подвергается инверсии?

Исследователи считают, что аттракцион служит оптимизации эмоционального состояния субъекта. То есть первое: существующее «на входе» эмоциональное состояние следует изменить. Второе: есть потенциальная возможность обрести «на выходе» измененное, улучшенное состояние. Третье: в промежутке между «входом» и «выходом» помещается аттракцион в качестве специально приспособленного инструмента такой перестройки.

На самом же деле грань, барьер между первоначальным и последующим состоянием находится внутри человека. Однако самостоятельно переступить этот порог способен далеко не всякий. Для облегчения такой эмоциональной перестройки уже на древнем этапе развития человеческого общества сложилась глубоко разработанная обрядовая практика. В архаическом обществе любая перемена социального статуса (возмужание, брак, принятие на себя новой социальной роли) сопровождалась коренной эмоциональной перестройкой и обеспечивалась участием субъекта в соответствующем «переходном» обряде.

«Переходный» обряд осмысливался как смерть в старом качестве и затем рождение во вновь обретенном. В данной системе представлений одна структура не перетекает плавно в другую, а подобно зерну, умирающему в земле и возрождающемуся в растении, должна быть предварительно разрушена, обращена в ничто. В промежутке между предыдущим статусом и последующим как раз и воцаряется первозданный хаос, который не принадлежит ни жизни, ни смерти.

Наиболее развитым, выразительным и универсальным ритуалом «переходного обряда» считается ритуал «инициации», цель которого состояла в испытании собственных возможностей и демонстрации соответствующих доблестей при добывании «чудесной вещи», полезной для всего данного сообщества. Действо эго эмоционально окрашивалось убеждением, что зло попираемо добром, как смерть — жизнью, что испытания, тем не менее, необходимы и благо добывается из зла отвагой, упорством, стойкостью и верностью. Эти, добытые в испытаниях, вечные нравственные ценности впоследствии сохранялись как часть тайного духовного знания.

В наше время то, что для древнего и средневекового человека было необходимой частью его существования, обратилось в игру и развлечение, сохранившись исключительно в своей «смеховой», изнаночной, пародированной форме — форме аттракциона. Но будучи на уровне сознания лишь игрой и развлечением, аттракцион содержит в себе высокий потенциал воздействия на эмоциональный мир посетителя.

Итак, предтечей аттракциона, его культурной моделью выступает измененная форма средней фазы «переходного» обряда. Задача «переходного» обряда — уничтожение старой структуры ради создания новой — решается в аттракционе через «раскачивание» стереотипа, через использование множества «масок» и ролей, за которыми этот стереотип стирается. Исследователи отмечают, что архаический обряд инициации, особенно в своем начале, сопровождался демонстративным нарушением норм и запретов подчеркнуто алогичным, как бы нелепым, поведением участников. Однако, по мнению В. Тернера, «с точки зрения познания ничто так не подчеркивает норму, как абсурдность и парадокс».

Ритуальное осмысление сути аттракционной игры объясняет не только механизм «раскачиваниях старой структуры через карнавальную разомкнутость образа и эксцентричность поведения субъекта. Представление об аттракционном времени как «размазанном» мгновении перехода в новую структуру определяет и свойства предметности этого, по своей сути вневременного, мира. В силу такого понимания предметность носит характер подчеркнутой преходящности, бутафорности, неподлинности. В этом мнимом, иллюзорном мире предметы, материалы могут выступать в несвойственной им роли.

Нельзя не обратить внимание на мотив оборотничества, поворота, тесно связанный с «переходными» обрядами, который «часто понимается как сокрытие подлинной сути под ложной формой». Кроме того, в мифологической картине мира «поворотами отмечается рубеж между мирами». Аттракцион же представляет собой «смеховой» вариант рубежа двух миров, отсюда и активное использование характернейших для этой среды увеселений в виде всевозможных каруселей и колес обозрения.

Для аттракционной среды характерен и мотив пути. Путь объединяет весь архипелаг игровых объектов, провоцирует продвижение по нему, создает ситуацию интриги, ставя неожиданные преграды. Мотив пути-испытания запечатлен в волшебных сказках и героических мифах, где он «строится по линии все возрастающих трудностей и опасностей». Чаще всего это — подземная страна, населенная чудовищами и злыми духами.

Аттракционный маршрут — путь, пролегающий в квазичужих пространствах,— насыщен перекрестками, таящими псевдо-опасность, развилками, предоставляющими на выбор якобы фатальные исходы, неожиданные препятствия, преодолеть которые способен только невероятно смелый, ловкий и изобретательный. Заведомый успех здесь поощряется призом — «чудесной вещью», добываемой мифологическим героем. В будущем обыденном бытии этот предмет призван напоминать о том, что вся эта фантасмагория действительно проходила, это — как бы фактическое свидетельство промелькнувшего сновидения.

Среди множества мотивов, активно участвующих в создании аттракционной среды, необходимо также отметить мотивы чудовища и его чрева, горы (пещеры) и воды. Сохранившиеся до сих пор в луна-парке «пещеры ужасов» глубоко связаны с культом пещер. Пещера — вход в «нижний мир», а сегодняшние люминесцирующие скелеты, нестрашно пугающие посетителей в аттракционе, — это профанированные потомки теней предков древнего ритуала.

Неуловимая текучая стихия воды также должна быть родственна миру эксцентрического развлечения. Ее мотив, как и все другие, также двойствен. Вода — это стихия зарождения, но одновременно и финального исхода.

Все эти противоречивые образы воздействуют на человека, минуя сознание, и создают эмоциональный фон высокого напряжения. То, что одновременно связует и разделяет, что порождает и уничтожает, что принадлежит сразу двум несвободным стихиям, образует чарующий мир «чудесного» и «таинственного», упорно ожидаемый сегодняшним посетителем от праздничного и ребячливого бутафорного мирка аттракциона.