Архитектурное образование — мертвое или живое?

• Текст:
  15 декабря 2017
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Часть I

Конец модернизма

Мое архитектурное образование началось в Bartlett School of Architecture в конце 1970‑х годов, в конце того периода, который можно назвать модернистским образованием. Это был конец героического периода в истории архитектуры Лондона, который ознаменовался появлением таких проектов, как жилой комплекс на Александр-роуд архитектора Нива Брауна — проекта, связанного с идеями коллективного действия и общественной ценности архитектуры.

Мы изучали пропорции, строительные технологии, градостроительство. У нас были лекции, посвященные огнетушителям и дефектам в бетоне. Это был весьма ортодоксальный подход к архитектурному образованию, в котором, как я теперь вижу, были и свои достоинства.

Жилой комплекс на Александр-роуд. Фото: archiboo.com

Жилой комплекс на Александр-роуд. Фото: Richard Einzig

Мы очень интересовались в те годы итальянским рационализмом, с его идеями о необходимости «чувствовать» город, и об архитектуре как о восходящем к архаике общем языке. Такие архитекторы, как Франко Пурини, Джорджио Грасси и Альдо Росси оказывали на нас сильное влияние. Большую роль в формировании моих взглядов сыграла поездка в Венецию в 1978 году, когда был закончен и отправился в свое плавание по гавани «Театр мира» Альдо Росси.

Ключевым документом по истории этого времени мог бы стать журнал под названием «9H», выходившей в Лондоне. «9H» — это маркировка карандашей, очень острых и точных. В «9H» уловили и передали силу модернизма. Многие из тех, кто участвовал в работе «9H», такие люди, например, как Питер Сент-Джон и Дэвид Чипперфилд, стали впоследствии важными фигурами в архитектурном образовании и в практике.

Но времена менялись, и Архитектурная ассоциация (АА) была двигателем изменений в образовании. Мы продолжили учебу уже там.

Часть II

Школа Архитектурной ассоциации

Школу Архитектурной ассоциации в конце 1970‑х и начале 1980‑х годов возглавлял Элвин Боярски. Он отказался от свойственного модернизму ортодоксального унифицирующего подхода и предложил новую систему, построенную на так называемых «юнитах». Сегодня этот подход используется в большинстве школ мира, а в России его первой применила школа МАРШ. Юнит — это студия, в которой с одним преподавателем занимается от 10 до 25 учащихся. В некотором смысле студия подражает процессу работы в небольшом бюро. Главной задачей новой системы было расширение рамок архитектурного образования, поскольку она предлагала студиям и их преподавателям конкурировать друг с другом за учеников. Студенты голосовали за те юниты, в которых они хотели заниматься, а программы, которые не имели у них успеха, были вынуждены закрываться. 

Из этой в чем-то жесткой, но энергичной среды вышли архитекторы, чьи имена мы сегодня хорошо знаем: Заха Хадид, Питер Кук, Бернар Чуми, Найджел Коутс, Питер Уилсон и многие другие.

Но бок о бок с этим разгулом индивидуализма и изобретательности в области формы, который творился в Школе Архитектурной ассоциации, развивалось и другое направление в образовании, не такое заметное на культурном ландшафте конца 70‑х — начала 80‑х годов. Оно строилось вокруг темы активизма, знаменуя собой еще одну траекторию архитектурного образования — сегодня не менее важную. Это движение было, например, представлено Советом революционных архитекторов (СРА) и Брайаном Ансоном. Совет был в оппозиции к формалистам и ко всему тому, в чем усматривал проявления элитизма. Не стал исключением и сам Королевский институт британских архитекторов (Royal Institute of British Architects, RIBA) — профессиональная организация, в ведении которой находится архитектура в Великобритании. Деятельность Совета была вытеснена из памяти, предана забвению, но работы его представителей и сегодня способны вызывать живой отклик, и они сохраняют свое значение.

Элвин Боярски и Заха Хадид в Школе Архитектурной ассоциации, 1983. © Architectural Association Photo Library

Участники СРА больше интересовались акциями прямого действия, чем вопросами формы. Но Бернар Чуми, который работал в AA в 70‑х годах, пошел еще дальше. Он занимался тем, что нельзя ни произвести, ни потрогать — архитектурой как вместилищем и платформой для жизни, как контейнером для программ, действий, движений, эмоций, конфликтов. Чуми исследовал пространство с помощью раскадровок, хореографии, кинематографа, музыки, то есть занимался тем, что позже стало известно как «нарративная архитектура».

Часть III

NATØ — Narrative Architecture Today

Когда в 1982 году я закончил Школу Архитектурной ассоциации, я, как и многие мои сокурсники, находился под сильным влиянием активистских идей СРА и нарративного подхода Бернара Чуми. Мне, как и всем выпускникам, был свойственен критический взгляд на статус-кво и на сложившийся политический ландшафт. В британской политике тогда доминировал консерватизм, при этом росло недовольство среди граждан и ширилась пропасть между богатыми и бедными.

Неудивительно, что наши выпускные работы с трудом вписывались в рамки правил, и едва смогли пройти процедуру оценки внешним экзаменатором, которым был Джеймс Стирлинг. Чтобы продемонстрировать ценность нашей работы и доказать, что даже Джеймс Стирлинг может ошибаться, после окончания школы Элвин Боярски помог нам основать собственную творческую группу. Мы назвали ее Narrative Architecture Today, или NATØ.

NATØ, 1985. Фото: Шейла Рок

NATØ возникло в тот момент, когда все в Британии приходило в движение. Атмосфере успокоенности, царившей в конце 1970‑х, пришел конец. Наступало другое время — волнений в обществе, забастовок шахтеров, Фолклендской войны, беспорядков по всей стране. Страну возглавляла миссис Тэтчер, Лондон приходил в запустение в результате длившегося уже несколько десятилетий застоя в промышленности. Целью NATØ был поиск новых возможностей для работы в такой непростой социальной и физической среде.

NATØ связывало себя с поп-культурой, музыкой, модой, движением панков. Наши первые проекты были полны духа активизма и самодеятельности, который был характерен для начала 1980‑х годов. В это время у молодежи не было ни денег, ни надежд. Но мы все-таки пытались представить себе будущее Лондона, который в своем развитии опирается на внутренние ресурсы современной культуры. Такие наши предложения, как Gamma City, Albion или Giant Sized Baby Town с оптимизмом предлагали захватить город, как это уже сделали панки с музыкой. Архитектура и архитектурное образование становились все свободнее и раскованнее.

Часть IV

Студия X

После экспериментов NATØ я вернулся в Школу Архитектурной ассоциации и начал преподавать. В постдипломной студии в АА мы глубоко погрузились в изучение тех подходов к городу и к архитектуре, которые были основаны на признании ключевой роли события и нарратива. Мы переосмысляли практику «Ситуационистского интернационала», а также предложенную Ги Дебором концепцию «общества спектакля», критикующую современное общество как сильно зарегулированное, авторитарное и статичное.

В работе студии мы попытались применить идею «общества спектакля» к архитектуре, рассматривая ее одновременно и как сферу культуры, и как сферу производства. Мы стремились заставить учеников встретиться с их настоящими эмоциями, артикулировать свои убеждения, требуя от них вступить в непосредственный контакт с городской средой, принять участие в ее жизни, коммуницировать с ней. 

Мы прибегали к трем методам, которые были в ходу у ситуационистов. «Дрейф» позволяет блуждать по городу и открывать его для себя с разных сторон. «Высвобождение» предполагает радикальное изменение чего-либо с помощью аккуратного вмешательства в его облик или смысл. Создание «ситуаций» — практика участия в жизни города с помощью прямых действий в реальных обстоятельствах. Нашими главными задачами были пересмотр и расширение традиционной роли архитектора. Один из учеников, Амир Сэнэй, работавший в шотландском городке, задумался о своем участии в проектах в качестве гражданского активиста и в качестве будущего профессионала. Эти две роли часто противоречат друг другу — обязательства, которые накладывает на нас профессия архитектора, не согласуются с нашим пониманием гражданского долга, и наоборот.

Мы пытались нащупать границы возможного, и делали проекты для таких мест, как площадь Тяньаньмэнь — сразу после случившейся там бойни, и Западный Белфаст — в разгар конфликта между религиозными общинами. Выбор в качестве мест для проектирования пространств конфликтов и отчуждения позволял студентам с помощью дрейфа, высвобождения и создания ситуаций найти эффективный баланс между ролями гражданина и архитектора. Во многом это происходило потому, что они были вынуждены выходить за рамки проектирования зданий и заниматься еще и социальными конструкциями.

Часть V

The Cass

С 2001 по 2016 год я возглавлял архитектурную школу The Cass, которая является академическим партнером школы МАРШ. В этой школе я уделял основное внимание воспитанию у будущих архитекторов различных форм внимательности в отношении наших личных и коллективных обязательств — как гражданских, так и профессиональных. 

Речь идет о трех проявлениях такой внимательности — к материальному, социальному и экологическому аспектам архитектуры.

Материальность и ремесленное мастерство здесь оказываются на первом месте. Как указывал Джон Рескин, хорошо сделанные вещи обладают особым свойством подчеркивать достоинство и их владельца, и их создателя. За 16 лет работы школы во многих проектах самого разного масштаба — от небольшого здания до проектов городского значения нашими студентами было продемонстрировано такое внимательное отношение. Однако даже в работе с небольшими масштабами студентам-архитекторам непросто перейти от абстрактных рассуждений к реальным действиям, последствия которых можно измерить. Помогали в этом так называемые «живые» проекты, в рамках которых студенты и преподаватели старались преодолеть границу между склонным к самоизоляции академическим миром и реальным городским пространством.

 Архитектурная школа The Cass. © DEZEEN

Вторая форма внимательности, которая, я думаю, имеет особое значение — это внимательность к общественно важным проблемам. Когда мы начинаем внимательно относиться к тому, что выходит из-под наших карандашей, мы естественным образом задумываемся о тех проблемах, с которыми сталкиваются люди по всему миру. В деятельности The Cass этот интерес всегда играл важную роль, находя для себя место в разных инициативах — от активистских проектов, направленных на местные сообщества, до работы в таких сложных условиях, как послевоенное Косово, Куба или Индия. Такой подход к образованию предполагает, что мы стремимся к изменениям не только в материальной среде, но и в устройстве общества, города. В его основе бьется пульс представлений архитекторов‑активистов о том, что образование — это не репетиция, которая проходит перед началом реальной жизни, а часть этой жизни, часть общего пространства. Как студенты, так и преподаватели должны ответственно относиться к реализации тех возможностей, которые процесс образования им предлагает.

Наконец, третья форма внимательности связана с ответственностью перед будущими поколениями за состояние окружающей среды, за развитие возобновляемой экономики — что вполне естественным образом соотносится и с двумя другими формами внимательности.

Часть VI

«Свободная студия»

В рамках своей работы в The Cass я руководил так называемой «Свободной студией». Она давала возможность студентам работать над своими проектами без ограничений, свойственных любой школе, тем самым отдавая инициативу студентам, побуждая их занимать активную позицию, связывать проекты с их образом жизни, их пониманием ответственности, с личной историей. «Свободная студия» создавала пространство для критики традиций образования, критики системы студий-юнитов, история которой началась в AA. В «Свободной студии» власть принадлежала студентам, а контроль со стороны наставников был сведен к минимуму. Однако чтобы реализовать эту свободу, были нужны структуры, которые ее поддерживают и защищают. Студенты заключали договор со школой и друг с другом, который описывал, как, где, когда, почему они будут делать проект. Мы, преподаватели, подписывали эти документы, устанавливая со студентами партнерские отношения в рамках образовательного процесса.

Отчетная выставка студентов, 2013. © London Architecture Blog 

Частью этой процедуры передачи студентам ответственности за процесс было и то, что они сами формировали для себя состав преподавателей, которых мы называли в рамках студии «друзьями». Проекты предлагались «друзьям», а не школе, и не в рамках процедуры оценки, а скорее для того, чтобы студенты могли увидеть их непосредственное впечатление, «дружескую» реакцию.

Проекты, подготовленные студентами, и подходы к проектированию, которые возникли в «Свободной студии», были очень разнообразными, как и сами студенты. Студенты работали с реальными клиентами, находили новые формы сотрудничества, новые нарративы и работали с контекстами в регионах с политической нестабильностью и лишениями, разбросанными по всему миру. За 12 лет работы возникла сеть отношений и студентов, которую мы назвали «Свободный мир» и которая является вполне ощутимым и эффективным ресурсом для всех участников.

Часть VII

«Глобальная практика»

«Свободный мир» — охватывающий весь мир диалог между студентами, — становится основой для новой академической структуры, которая при этом не превращается ни в учреждение, ни в образовательную программу с четкими рамками. Это не похоже на Школу Архитектурной ассоциации, на институт, который инвестирует в свою эксклюзивность или положение в мире архитектуры. 

Здесь мы имеем дело с более естественным, открытым пониманием архитектурного образования, отдельными учреждениями, работающими друг с другом в рамках реальных проектных ситуаций по всему миру.

Хорошим примером может быть работа, которую мы сделали во время кризиса беженцев в Европе. Если вы согласны с тем, что образование — это процесс, который не должен быть связан с гражданством или границами, то сложившаяся ситуация полностью отвечала этим критериям. И мы воспользовались моментом, чтобы начать очень серьезный разговор об архитектурном образовании. Наши студенты работают в условиях кризиса беженцев в Греции, Турции, Швеции и Кале. И вопрос, который я постоянно слышал от них, звучал так: «Я студент-архитектор, полтора года работаю в лагерях для беженцев, и я не хочу возвращаться к формальному архитектурному образованию, я не вижу в этом никакого смысла. Я хочу знать, как навыки, энергия и мотивация, которые я приобрел во время работы в лагерях, могут стать частью архитектурного образования?» И на этот вопрос мы ищем ответ.

Дорота Козачук. Подарок Палестине. Медленно сшитый урбанизм. Фото: www.londonmet.ac.u

Выше мы говорили о внимательности, об ответственности архитекторов — делать то, во что мы верим. И теперь мы создаем такие образовательные ситуации, в которых вы, как студенты и как архитекторы, не можете избежать этой ответственности.

Программа «Глобальная практика» — сеть академических партнеров, находящихся во многих странах. В следующем году мы организуем студии с проектами в реальных ситуациях в Турции, на севере Греции, во Франции, в разных других местах, включая тюрьмы. Архитектурное образование выходит за стены школ. Архитектурное образование превращается во что-то более доступное, менее формальное, плотнее связанное с жизнью — вдохновляющий процесс трансформации.

Здесь мой краткий и очень субъективный «дрейф» по территории архитектурного образования заканчивается. Надеюсь, вы тоже увидите, что архитектурное образование находится в движении и радикально меняется. Оно развивается, перемещается по миру, активизируется, и все эти изменения выглядят чрезвычайно волнующими. Мы становимся свидетелями трансформации настолько же радикальной, насколько радикальными были события, описанные мной ранее. Эти изменения — ответ на особый характер современности — жестокой, страдающей от нехватки ответственности. И это требует от архитектурного сообщества особых осторожности и внимательности. Не стоит волноваться — архитектурное образование остается живым и активным процессом.