Мы мало что знаем о жизни архитекторов

• Текст:Ася Зольникова
  17 января 2025
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Личные дома Витрувия, Палладио или Брунеллески до наших дней не сохранились. Но на сегодняшний день все чаще встречаются здания, спроектированные архитекторами для самих себя. Московский особняк Фёдора Шехтеля на Большой Садовой, вопреки своему скромному, почти аскетичному облику, — воплощение принципов мастера. Несмотря на неоклассический облик здание выстроено по модерновому принципу «изнутри наружу» и имеет асимметричную композицию. Его смысловой центр — зал с высоким потолком и неприметной лестницей. Резиденция Блюменверф бельгийца Анри ван де Вельде — образец ар-нуво и подхода Gesamtkunstwerk, при котором архитектор продумывает интерьер вплоть до дверной ручки: ван де Вельде спроектировал не только мельчайшие детали, но даже платье для жены, чтобы ее облачение гармонировало с обстановкой. При проектировании архитектора вдохновлял другой знаменитый современник — прерафаэлит Уильям Моррис, который в своем Красном доме так же работал как над зданием, так и над самыми мелкими элементами интерьеров. 

Московский особняк Фёдора Шехтеля на Большой Садовой

Несмотря на то, что великие архитекторы XX века были такими разными, почти каждый из них стремился создать два объекта: идеальный стул и собственный дом. И то, что они проектировали для себя, в большинстве случаев совершенно не похоже на работы для заказчиков. Одна из причин довольно прозаическая — архитекторы редко ведут роскошную жизнь и могут позволить себе большой особняк. Да, есть мастера, которые начинали карьеру со строительства домов для богатых родственников, но часто это первое, что им удается построить (яркий пример — югендстильный особняк Питера Беренса 1901 года). А такой архитектурный сюжет, как «дом для матери», вообще мог бы послужить темой для отдельной диссертации или книги.

Резиденция Блюменверф бельгийца Анри ван де Вельде

И все же большинство вынуждено тщательно расходовать материалы и средства, а порой вообще брать кредиты — так поступил, например, архитектор Константин Мельников. Дом архитектора Константина Мельникова в Кривоарбатском переулке в Москве демонстрирует рачительный подход, позволивший автору придумывать невероятные решения: знаменитые ромбовидные окна появились из-за того, что именно такая компоновка позволяла экономить кирпич, а значит, удешевляла строительство.

Дом архитектора Константина Мельникова в Кривоарбатском переулке в Москве

Еще одна, не менее важная причина заключается в том, что для архитектора дом становится пространством для экспериментов; безопасной лабораторией, где можно исследовать новые идеи, не боясь навлечь гнев клиента. Это место, где архитектор всегда верен себе, и одновременно рассказ о его ценностях, образе жизни, эстетических предпочтениях. Его визитная карточка, тотем, а часто еще и рабочая мастерская. Кёльнский дом архитектора Освальда Унгерса осуждали за излишне смелую, «экспрессионистскую» композицию и использование необработанного бетона, не слишком привычного для Германии конца 1950-х годов. Между тем для архитектора здание служило не только жильем и мастерской, но и местом проверки гипотез. Оно претерпело несколько серьезных изменений, а с 2007 года его занимает Архив архитектурных исследований Унгерса. Как мы убедимся ниже, это далеко не единственный случай, когда дома становятся профессиональным манифестом или даже сознательной провокацией, которая взламывает представления о способах и образе жизни.

Кёльнский дом архитектора Освальда Унгерса

Убежище и дом для любви

В 1921 году словенский архитектор Йоже Плечник вернулся на родину. Он поселился в Любляне рядом с неороманской церковью Иоанна Крестителя, где по его проекту создали некоторые предметы интерьера. «Башня, мул, я и сад», — так представлял он идеальную жизнь еще до переезда, во время работы над проектами в Праге и Вене. Это оказалось почти пророчеством: появился и дом с небольшой башенкой, и сад. Место мула, правда, занял любимый пес Сивко. Если не считать его, Плечник жил совершенно один, — во всяком случае, о его романтических связях ничего неизвестно. Впрочем, его одиночество и не требует серьезных документальных подтверждений — чтобы убедиться в этом, достаточно просто изучить его дом. Комнатка, где он принимал деловых партнеров и друзей, рассчитана всего на двух-трех человек. На кухне — самодельный стул, за которым Плечник мог есть и работать одновременно. В кабинете — не только рабочая мебель, но и короткая односпальная кровать. Ровно напротив нее — простой стол, где в беспорядке лежат наброски, книги и инструменты; экономке Плечника строго-настрого запрещалось нарушать этот первородный хаос. Последнее тоже многое говорит о хозяине: человек, создававший гармоничную неоклассическую архитектуру, предпочитал непринуждённый беспорядок, жил в скромности и много работал. Порой даже трудно совместить его образ с величественными сооружениями, которые оставили такой большой след на Любляне и других городах Европы. Дом архитектора Йоже Плечника — один из самых, пожалуй, ярких примеров дома-убежища, который архитектор посвятил самому себе. Однако иногда убежище бывает и для двоих. Одно из них построили к 1929 году на Лазурном берегу. Это вилла E-1027 архитектора Эйлин Грей, которую она спроектировала для встреч со своим любовником, архитектурным критиком Жаном Бадовичи. На это намекает само название виллы: E — Эйлин, 10 — Ж (J — десятая буква латинского алфавита), 2 — Б и 7 — Г (G на латинице). Не менее важны для истории этого места отношения Грей с ещё одним архитектором — Ле Корбюзье. В юности она опиралась на его работы, но в проекте виллы прямо оппонирует ему: швейцарец трактовал интерьеры как «архитектурный променад» с едиными неразгороженными пространствами, а сам дом как «машину для жилья». Для Грей главным сюжетом стали игривость и интрига, наполненная сексуальными подтекстами. Недаром некоторые критики определяют этот проект как «стриптиз», выраженный в архитектурном измерении.

Вилла состоит из закоулков и мест, где можно скрыться от любопытных глаз или, наоборот, предаться вуайеризму. Вход в дом Грей сравнивала с «попаданием в рот, который за тобой захлопнется». Сразу за входной дверью — «помещение, сохраняющее тайну того, что вскоре предстанет взору, позволяющее растянуть удовольствие». Единое пространство дома заставлено ширмами, с которых когда-то начинала свой путь Грей. Ее переход к промышленному дизайну тоже обозначен в интерьере: она спроектировала множество легких раскладных предметов из трубчатой стали, выдвижные столы и зеркальца на телескопических кронштейнах — чтобы было удобнее поправлять макияж и, конечно же, подсматривать. Не продумала Грей только одного: Бадовичи предпочитал предаваться любви на вилле не с ней, а с другими женщинами. Вскоре Эйлин перестала приезжать туда. С Корбюзье она, кстати, тоже впоследствии рассорилась. Тот любил приходить в гости к Бадовичи и разрисовывать стены фресками с обнаженными женщинами, а однажды ещё и «проехался» по вилле публично в журнале, не упомянув при этом авторство Грей.

Уже после Второй мировой войны швейцарец возвёл рядом летние кемпинги и собственное убежище — Cabanon, то есть «Хижину». Он говорил об этом так: «У меня есть замок на Французской Ривьере, экстравагантный замок длиной 3,66 метра и шириной 3,66 метра». Параметры, разумеется, не случайны: они продиктованы «золотым числом» в архитектуре Древнего Египта и Греции и корбюзианским Модулором. Кстати, архитектор никогда не называл Тот любил приходить в гости к Бадовичи и разрисовывать стены фресками с обнаженными женщинами, а однажды еще и «проехался» по вилле публично в журнале, не упомянув при этом авторство Грей. постройку «домом» — на чертежах она определена как «комната для виледжиатуры», то есть для выезда на дачу. И эта бревенчатая дачка — единственное жильё, которое аскетичный Корбюзье соорудил для себя за полвека трудов. По иронии, погиб он здесь же, у подножья виллы, — 27 августа 1965 года его тело нашли на берегу.

Cabanon Ле Корбюзье

Провокация и полигон

Далеко не все архитекторы пытаются скрыться от посторонних глаз. Стеклянный дом первого лауреата Притцкеровской премии Филипа Джонсона был построен в 1949 году как дом-витрина. Его легко обойти со всех сторон и увидеть, что скрывается внутри. Это, конечно, очевидная провокация — бесстыдный реверанс в сторону виллы Эдит Фарнсуорт, которую в те же годы возводили по проекту Миса ван дер Роэ, наставника Джонсона. Правда, в отличие от Миса, строил Джонсон не к юго-западу от Чикаго, где к современной архитектуре привыкли благодаря домам Фрэнка Ллойда Райта. Сам Райт к тому времени и до смерти в 1959 году жил в Аризоне, в зимней резиденции Талиесин II, которая одновременно выступала студией и архитектурной школой. 

Талиесин II Фрэнка Ллойда Райта

Со временем вокруг Талиесина разросся целый микрокосм: сотрудники и ученики Райта, а также их семьи входили в Товарищество Талиесина. Вокруг поместья они снимали или строили собственные дома. Что до абсолютно прозрачной призмы Джонсона, она стоит посреди ухоженной лужайки в штате Коннектикут. Соседи были шокированы, а заголовки газет гласили: «Если мистер Джонсон намерен выставить себя на посмешище, зачем делать это в нашей округе?» Однако архитектора это не смущало и, похоже, только раззадорило: «Вся эта шумиха, реклама, известность... Не знаю почему, но это очень приятно». А Мис ван дер Роэ, как и Корбюзье, собственный дом так и не построил — после эмиграции в США он жил в солидном многоквартирном доме начала века в Чикаго. Видимо, каменные фасады напоминали ему о детстве в Аахене и отце, мастере-каменщике. Джонсон — архитектор-хамелеон, и Стеклянный дом не столько о его архитектуре, сколько о нем самом.

Стеклянный дом Филипа Джонсона 

Для многих мастеров личное пространство дома становилось полигоном или своего рода манифестом, который позволял расширить границы архитектурного воображения. Многие из них сознательно экспериментировали на себе, прежде чем предложить рискованные идеи заказчикам. Экспериментальный дом из сборных конструкций Рэя и Чарльза Имзов в США стал их пристанищем на всю жизнь, в то время как в Америке только начинали знакомиться с этой технологией. 

Экспериментальный дом из сборных конструкций Рэя и Чарльза Имзов 

Финский архитектор Алвар Аалто после смерти любимой супруги Айно в 1949 году создал экспериментальный летний дом в Мууратсало и задействовал в отделке 50 видов кирпича и керамической облицовки, чтобы, как он говорил, «немного побеседовать» с каждым из них: понаблюдать, как будут реагировать на холодный климат и взаимодействовать с растительностью. С этого начался так называемый красный период, который считается наиболее плодотворным в его карьере.

Экспериментальный летний дом Алвара Аалто в Мууратсало 

Ричард Роджерс говорил, что не знает, как сложился бы его профессиональный путь, если бы не яркий семейный дом на юго-западе Лондона 12 — он спроектировал его для родителей совместно с первой женой Су в 1960-е годы. Именно здесь Роджерс продемонстрировал новые возможности предварительной сборки и пытался сделать её более быстрой и доступной — он планировал, что в конце концов это приведёт к разработке системы, которая решила бы проблемы массового домостроения в Британии. По его словам, не вышло, но  именно благодаря этому появилось умение Роджерса по-новому работать с модульными конструкциями и индустриальными материалами, а затем возвело его в ранг известнейших архитекторов современности и отцов-основателей архитектурного хай-тека.

Семейный дом Ричарда Роджерса на юго-западе Лондона

Дом, в котором по-прежнему живёт 95-летний архитектор Фрэнк Гери, стал его манифестом. Изначально на этом месте находилось жилое здание в колониальном стиле, Гери использовал его для проверки идей деконструктивизма, которые впоследствии определили его карьеру. Он оттолкнулся от прототипа обычного загородного дома, а затем «взорвал» его изнутри. Этот акт деконструкции сблизил дом не с другими архитектурными проектами, а с техникой бриколажа, которую использовали друзья-художники Гери. Здание выглядит так, будто его собрали из обломков со стройки: всюду гофрированный листовой металл, сетчатые ограждения и шаткие, скреплённые вместе окна. Тем не менее проект оказался настолько важен, что его показывали в Музее современного искусства в Нью-Йорке на выставке «Деконструктивизм», с которой принято отсчитывать начало развития архитектурного направления. В выставочном каталоге Марк Вигли писал: «Сила дома проистекает из ощущения, что дополнения не импортированы на участок, а возникли изнутри дома». 

Дом архитектора Фрэнка Гери в Санта-Монике

Автопортрет и памятник

Получается, сначала архитектор создает дом, а затем дом неизбежно влияет на жизнь создателя. Некоторым из этих творений присваивают статус памятников и хрестоматийных шедевров; так случилось с модернистской виллой Оскара Нимейера в Рио, прямым воплощением фразы архитектора о том, что архитектура — это «предмет мечтаний и фантазий, щедрых изгибов и широких открытых пространств». То же относится и к уже упоминавшемуся здесь дому Константина Мельникова, ставшему и его убежищем, и манифестом. 

Вилла Оскара Нимейера в Рио де Жанейро

В книге «Дом архитектора» вы еще не раз встретите отсылки к архитектуре раннего модернизма: Марина и Евгений Спирины при проектировании собственного дома опирались на московский Дом Наркомфина и Белую башню в Екатеринбурге. Лестница в доме Владимира Вениаминова буквально отсылает к Памятнику III Интернационалу. А Амалия Тальфельд использовала принципы Баухауса: «ничего лишнего, только форма, следующая за функцией». И, конечно, очень сложно удержаться от параллели с Мельниковым, когда видишь проект Юрия Григоряна (с. 80) — укромное место, задуманное как «дом-интроверт» и закрытое от внешнего мира.

Большинство собранных здесь проектов относятся к XXI веку, но некоторые дома остаются в ведении семей и переходят из поколения в поколение — так случилось, например, с потомственными архитекторами Белоусовыми, которые с 1935 года живут в подмосковном дачном посёлке НИЛ. Можно ожидать, что такой же «семейной реликвией» станет жилье Тотана Кузембаева — удивительный дом-эксперимент, специально выстроенный таким образом, чтобы вмещать многочисленных родственников и гостей. А иногда бывает, что в новом доме архитекторы стремятся сохранить память о прежней застройке: например, семья Тарановых проектировала дачу с оглядкой на дом 1939 года, который стоял на этом месте прежде, — здание с остроконечной крышей по проекту архитектора А. В. Оха.

И вне зависимости от культурного статуса, размера и намерений архитектора дом навсегда остаётся свидетельством его личного стиля и его автопортретом. Это особенно видно по выбору материалов и конструкций. Сергей Скуратов использует для фасада один из излюбленных материалов — удлиненный кирпич; Сергей Ткаченко, которого не стало в 2023 году, практически во все проекты внедрял элементы классической архитектуры, и его дом на Ильинском шоссе не стал исключением — он служит заметным ориентиром благодаря массивным колоннам и незаурядной композиции. И абсолютное большинство приведенных в книге архитекторов выбирают жизнь в деревянном доме. Работа над собственным домом — это единственная ситуация, в которой архитектор является клиентом и волен принимать любые решения. И, возможно, только тогда архитектор по-настоящему искренен с самим собой. Поэтому если вы решили заказать у архитектора жилье, не помешает напроситься к нему в гости и узнать, как живет он сам.

Обложка:  Интерьер дома архитектора Йоже Плечника