Явление, имя которому — Константин Мельников

• Текст:Борис Устинов
  12 сентября 2023
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Н. В. ГогольПисатель«Мне всегда становится грустно, когда я гляжу на новые здания, на которые брошены миллионы и из которых редкие останавливают изумленный глаз величеством рисунка или своевольной дерзостью воображения, или даже роскошью и ослепительной пестротою украшений. Невольно втесняется мысль: "…неужели прошел невозвратно век архитектуры? Неужели величие и гениальность больше не посетят нас?"».

В доме Мельникова дочь и сын архитектора показывают открытки-фотографии павильонов Всемирной выставки 1925 года в Париже. Десятки помпезных, одетых в соответствии с материальными возможностями и демонстрирующих эти возможности сооружений — и небольшое, временное сооружение, достоинство которого коренится в духовной напряженности создателя, породившего чистую и простую архитектонику павильона и бездонный пространственный символизм.

Между этим павильоном и остальными никакой постепенности — бездна, разверзающаяся между поэзией и напыщенной декламацией. Если немногие другие прекрасные павильоны (Мис ван дер Роэ и Аалто) были каким-то образом подготовлены предыдущим, то этот явился неожиданно.

Неожиданность — одно из существенных проявлений гениальности.

Гениальность — не титул, а родительский дар, по которому распознают поэтов, т. е. творцов, делателей жизни. Поэты (философы, математики, стихотворцы, писатели, музыканты, архитекторы…) — создатели именительного строя нашей речи, который есть всепроникающее существо жизненного пространства, в котором мы живем и которое осваиваем как культуру. Они действительно императоры — не по должности, но по творческой повеляющей мощи. Такой мощью был, несомненно, одарен Константин Степанович Мельников. По идейно-архитектурному богатству его творчество сравнимо лишь, среди его современников, с творчеством Райта. Они родственны и по непоколебимой уверенности в своей предназначенности — на их произведениях печать радости творящего.

К. С. Мельников в кабинете своего дома в Кривоарбатском переулке в Москве

Двоякого рода ощущения овладевают при погружении в творческий мир Мельникова — существенность его произведений и незащищенность их перед натуралистически-прозаичным отношением к жизни и искусству. Чувствуется, как эти ощущения сливаются и становятся неотделимыми друг от друга.

Поэтические деяния — явление существенно-жизненное, точное, точнее, это-то и есть самая настоящая жизнь и семя новой жизни, ее гены. В этом и родительская мощь поэта, которую он не только несет, но и которая поэту очевидна, и в этом житейская незащищенность его.

Что может быть нежнее и беззащитнее семени? Мельников писал: «…ценность человеческого труда, проявленного в форме искусства, недооценивается из-за несовершенства аргументов в его защиту». В этих словах — и отчаяние поэта, и ложное ожидание, порождающее ложную надежду невозможных аргументов. Эти аргументы являются тогда, когда поэтическое усваивается культурой и становится ее предметом, ее «безусловной ценностью», аргументом в неприятии другого нарождающегося поэтического. Мельников и сегодня не защищен как от нечувствительности, которая есть почва невежества, так и от культурнической поверхностности, культурного суеверия, всегда спешащего и никогда не поспевающего, полагающего встреченное хотя бы вчера — устаревшим.

Константин Мельников принадлежит к тому редкому роду людей, у которых каждый последующий поступок существеннее предыдущего и утверждает дарованную поэту природу — идею со все большею простотою.

Простой, по-русски, — расстилающийся перед взором во всей полноте, ясно, отчетливо обозримый. Простой также и в своем первозначении — свободный (простить — освободить). Быть свободным и открытым для зрячего и слышащего — вот что значит быть простым. Простота не есть элементарность, схематизм, геометрическая лапидарность (как она понимается нередко в современной архитектуре), не есть неразвитость.

Простота не есть и предумышленная сложность, передразнивающая развитость жизни, но утрачивающая ее непрерывность, ее цельность. Простота существенна. Она — явление корнеприрожденных и основополагающих свойств жизни в творчестве и творчества как сгустка жизни, эмбриона новой жизни.

Простота поэтична. Она открывается только Поэтам, обращенным во все пределы и в запредельность. Эта обращенность сильнее личного желания, влекомые ею поэты непрестанно расширяют свое жизненное творческое пространство и свое умение. Таков Константин Мельников. Свидетельство тому — его проекты, постройки, писания и изменения его лица. Будучи отстраненным от обычной архитектурной работы на много лет, Мельников в записках своих являет неизбывную архитектурную силу, зоркость и неотчужденность от живой архитектурной стихии.

Он — сама архитектура, ее первоявление. Ему противны одежды воспитанности, привычной привлекательности. Они проходят мимо его внимания. Перед ним «…архитектура, т. е. нечто рожденное моим счастьем, преобразующим давящую тяжесть — в игру мускулов, громоздкость — в пышное благоухание, людские привычки — в стадию первичных идей, и самую логику — в пластическое лицезрение».

Все люди — дети своего времени, они живут современным строем чувств и мыслей. Они составляют массивную плоть современности. Каждый из нас в этом роде носитель-явитель современности. Почти все поэты обязаны своим личным творческим достоянием своему времени. Уходит их время и уходят поэты такого рода. О самых сильных из них скажут, что они выразили свое время.

Для очень немногих настоящее время не совпадает с современностью в обыденном представлении. Таким часто приписывается способность предвидеть или предчувствовать будущее. Это заблуждение. Они творят в нашей современности свое настоящее время — их воля внедряет в действительность их представления и понимания, и мы в нашем будущем усваиваем их настоящее как культуру, как грамматику чувств и мыслей.

Чрезвычайно редки поэты, для которых настоящее — вечность. Они всегда современны. Черты времени, в котором они живут, — следы случайности на вечности. Их произведения в существе своем беспримерны, так как воплощают непосредственную обращенность поэта к действительности. Вневременно и творчество К. Мельникова.

Дом Мельникова

Мое поколение училось в конце 1950-х – начале 1960-х годов. Это было время Мис ван дер Роэ и его окружения, а также Нимейера с его городом-«самолетом» Бразилиа. Универсальное пространство Миса ван дер Роэ с кажущейся простотой и доступностью, возбужденный пространственно-пластический схематизм Нимейера захватывали воображение почти всех студентов. Последние архитектурные журналы были нашим настоящим. Преподаватели, то ли встревоженные беспечностью молодых, то ли движимые неприязнью к блеску и быстроте новой архитектуры, то ли обращаясь к нашим патриотическим чувствам, иногда говорили нам, что советские архитекторы уже пережили в 1920-х годах то, что мы находим в новых западных журналах и что мы с жадностью присваиваем себе в своих студенческих упражнениях. Никого из студентов, насколько я помню, эти указания не обратили тогда (это особый вопрос) к советской архитектуре 1920-х годов. Позже мы открыли для себя эту блестящую пору советской архитектуры. Мое, например, влечение к Мельникову началось с рассматривания большого тома чехословацкого издания, посвященного советской архитектуре того времени.

Поразило обилие талантов и очень высокий общий уровень, свидетельствовавший об общем высоком воодушевлении и присутствии школы. Создалось впечатление, что некоторые участники этого архитектурного времени были подняты выше своих личных возможностей, другие были этим временем, срослись с ним. Выделялись двое — Леонидов и Мельников.

Леонидов, любимец своего времени, являл своим воодушевлением квинтэссенцию этого времени, его блеск, его совершенство, его эстетический порыв, его художественное кредо. Творчество Леонидова — гениальный архитектурный плакат-эмблема.

Мельников не помещался в это время. Леонидов блистал, Мельников сиял. Это обычное утверждение, не метафора. Оно указывает лишь на источник света идей и взаимоотношение творца со временем. Первый отражал совершенным образом блеск своего времени. Второй являл свет изнутри, из глубин своей природы, укорененной в архитектуре.

Пространственный символизм его проектов и построек и их архитектоническая простота коренятся в их одухотворенности, т. е. в обращенности К. Мельникова к первородному в проектируемом. Поэтому-то произведения его неповторимы и непредсказуемы. Именно это обстоятельство вызывало озабоченность и недоумение у М. Гинзбурга.

В русской архитектуре величие не достигалось громадностью размера, но лишь исключительной духовной обращенностью и простотой. Вознесенная София Новгородская, трепетный Спас на Нерли, торжествующий необыкновенной пластической и пространственной развитостью Василий Блаженный, пленяющие мощью пространственного здоровья жилые деревянные постройки русского Севера — вот родные братья построек и проектов К. Мельникова.

Национальное в архитектурном творчестве проявляется прежде всего в родовом строе пространственного чувствования и мышления, которое первоявляется в национальном существовании, в строе национальной речи. Записки К. Мельникова, над которыми он работал всю жизнь, невелики по объему, но необыкновенны по глубине и обширности архитектурно-идеологического содержания. Они являют слиянность чистейшей русской речи и чистейшего русского пространственного творчества.

Творчество Мельникова необъятно. Попытаюсь хотя бы на нескольких примерах (иногда частностях) пояснить род его архитектурного дара.

ПРОЕКТ ФОНТАНА ЦПКиО В МОСКВЕ. Архитектор вводит человека в пространство, созданное водой, под струи-арки, пересекающиеся над центром бассейна, в столкновении создающие водное облако, дробящее свет в бесчисленных радугах. Это одна из наиболее оригинальных и наиболее непонятых работ мастера, в которой он предстает настоящим волшебником пространства, создающим монументальнейшее сооружение из столь неподходящего и странного «материала», как вода. Мертвая природа силой его духа как бы оживает. Будь этот фонтан создан, он бесспорно стал бы одной из достопримечательностей Москвы.

Проект фонтана для ЦПКиО

КЛУБ ИМ. РУСАКОВА. Треугольный план дает возможность «при небольшом объеме здания раскинуть ряд монументальных плоскостей» в пространстве. Сама треугольность плана здания сопорождена с треугольностью пространства зала-«рупора». Рупорообразность зального пространства — способ решения звукового поля зала сравнительно большой вместимости (около 1 500 человек). В Доме культуры были запроектированы раздвижные перегородки для преобразования зала в четыре аудитории. Эти перегородки К. Мельников назвал «живыми стенами».

Клуб им. И. В. Русакова

СОБСТВЕННЫЙ ДОМ АРХИТЕКТОРА. Обычное недоумение первого взгляда: «Зачем сделаны окна такого сложного очертания?». Они не сделаны. Они пророщены из непрерывной природы кирпичной кладки стен-цилиндров дома, без перемычек, с шестиугольными пустотами, которые заполнялись либо окнами, либо кирпичным ломом («строительным мусором», как шутил Мельников, очень гордившийся дешевизной дома в строительстве).

Благодаря непрерывности кирпичной кладки сохранена пластическая монолитность цилиндра (нетрудно представить себе, как была бы разрушена эта монолитность прямоугольными окнами). Благодаря этому же созданы многочисленные равномерно распределенные по поверхности стен небольшие оконные проемы, обращенные на север, северо-восток и северо-запад, через которые свет вовлекается в пространство студии.

Планы дома Мельникова

Разнородность пространственно-светового строения, а стало быть, и пространственного самочувствия, являют два почти одинаковых по объему и конфигурации помещения — кабинет и студия. В первом — распахнутом на юг — огромный «парящий» витраж, вводящий вместе с направленным потоком света наружное пространство во внутреннее, во втором — ровное сияние света в течение всего светового дня. Это пространство, удивительно способствующее обращению в себя, сосредоточению.

На какую бы отдельность ни падал взгляд в этом доме, все включено в непрерывную целость всего здания: полотнище двери — общее для прихожей и столовой; укладка досок пола направляет движение входящего; воздушное отопление — естественное дыхание здания — теплый воздух подается к наружным стенам, а вытягивается стояками в центре здания (прекрасно работает по сей день); междуэтажные дощатые перекрытия — плиты из взаимно-перпендикулярных досок-балок, образующих то, что сегодня назвали бы «пространственной конструкцией».

Не счесть своеобразных черт этого здания, как не перечислить всех свойств живой личности. Это здание представляется мне именно живой личностью, одним из чудес архитектуры XX века. Оно — не столько результат изобретательности (как и все, что делает Мельников), сколько следствие диалога зодчего с природой проектируемого.

Нынешнее состояние этого здания вызывает тревогу. Оно находится на попечении одного человека — сына архитектора. И как ни высока самоотверженность Виктора Константиновича Мельникова, — он не располагает ни силами, ни средствами, необходимыми для поддержания здоровья этого удивительного дома.

Весь мир высоко оценивает вклад советского зодчего в мировую художественную культуру. Могли бы и мы выказать сыновнее отношение к нему и отцовское к будущим поколениям, если бы сумели сделать на первых порах хотя бы немногое. Создали бы музей К. С. Мельникова в его собственном доме. Издали по возможности полно его проекты, записки, материалы о постройках и свидетельства о нем современников. Учредили премию имени К. С. Мельникова, которой отличали бы наиболее самобытные проекты и постройки.

Обложка статьи: Константин Мельников в кабинете своего дома