«Страшный суд» Микеланджело

• Текст:Вильгельм Генрих Ваккенродер
  26 сентября 2023
• Добавить в кабинетДобавлено в кабинет

Я часто намеревался сказать о возвышенном произведении этого великого человека, но мне всякий раз недоставало мужества. Ныне я решаюсь на это и не без особого побуждения начинаю речь свою.

Если тебе, любезный читатель, ведомы часы, когда природа как бы подернута приветливым сиянием, когда деревья стоят перед тобой, как цветы, только большей величины, и благословляющая любовь тесно смыкает свои материнские руки вокруг земли, коль скоро ты тогда чувствуешь себя возвышенно и умиротворенно и все сливается в едином сладком звуке, отзвуке, нисходящем с небес,— тогда иди в залы, украшенные духом Рафаэля, тогда ты будешь вдохновлен воспринять речь, с которой обращается к тебе он.

Но часто поэзия умолкает, и глаз словно с горной вершины видит живое, вечное движение вод, суров шелест леса, а за ним простираются поля, а за ними необозримое море, а рядом громоздятся скалы, по небу бегут тучи, напоминая войско в быстром марше; орлы вылетают из своих гнезд, с моря, точно дальний гром, слышится голос бури, и кажется, что все силы мира охвачены страстью и борением и ни одна частичка его не остается покойной и неодухотворенной. Величественно выпрямившись во весь рост, предстает перед нами природа, наш взгляд останавливается не на цветке или прекрасном дереве, нет, мы видим могучее откровение всех сил мира, все превращается в огромный, образ, в таинственную аллегорию, и с этим ощущением, дорогой читатель, ты можешь идти смотреть великий суд Микеланджело.

Страшный суд. Микеланджело Буонарроти, 1536–1541

Чего только не порицали и что не хвалили на этом свете! Но перед тобой, великий Буонарроти, надо отбросить всякие сравнения, в твоем присутствии надо совсем забыть о любви к Рафаэлю, ибо воспоминание о его картинах, нежно-человечных и вместе божественных, не должно бросать свой луч на твою великую картину.

Микеланджело и Данте прославляли, возвеличивали католическую религию; искать у них историю или отдельные события значит подходить к их творениям с неправильной мерой. Данте поет пророческими, изумительно сплетенными терцинами, нигде не прерывается, не исчезает великолепие мощных стихов, все глубже вводят они тебя в таинственную аллегорию, здесь ты не найдешь ни одного незначительного предмета, места для роздыха, где поэт делал бы остановку, все силы его напрягаются для огромного магического впечатления, он пренебрегает очарованием, захватывая читателя возвышенностью, чудеса христианства, мистические тайны заключают его в свои непостижимые круги и уносят с собой.

Таково же свойство творения Буонарроти. Войди со священным трепетом в Капеллу, и возвышенные пророческие терцины обратятся к тебе, уведут твой дух к небесам, никакой остановки, никаких незначительных предметов, никакого места для роздыха глазу. Весь мир, прошлое и будущее, стеснился здесь в нечеловечески смелой поэзии. «Сотворение мира» с его колоссальными фигурами бога-отца, Адама и Евы, ангелов, «Изгнание из рая», «Времена пророков» с фигурами грозного Иезекииля, высокого духом Исайи, «Сивиллы» и грядущий высший суд, гибель земли, воскресение мертвых, конец времен.

Грехопадение и изгнание из Рая. Фреска свода Сикстинской капеллы. Микеланджело Буонарроти, 1508–1512

В вечных образах отражается величие Анджело, его неистовая грация, его ужасающая красота. Все его фигуры больше размером, нежели земные, все его картины отмечены смелой печатью, которая навсегда отделяет их от картин других художников, но ни одна не наполнена таким скрытым аллегорическим смыслом, как «Страшный суд». Нам открывается будущее, и кажется, что нет сил описать его — все образы чересчур бледны, чересчур обычны, Буонарроти прибегает здесь к мощнейшему, к непомернейшему, его картина — это предел всякой поэзии, всех религиозных картин, это конец времен.

Поэтому мелочно было бы спорить с великим мастером об избранном предмете, не подобает по поводу этой картины говорить о сюжете, и по меньшей мере было бы неправильно, а может, и несправедливо бранить симметрию групп.

Страшный суд. Фрагмент. Микеланджело Буонарроти, 1536–1541

Если бы глаз наш мог все здесь охватить одним взглядом, то это был бы не этот великий всеобъемлющий предмет, тогда это не было бы откровение будущего, а ведь симметрия групп делает через какое-то время возможным такой общин охват: в образах одновременно скрыта аллегория, поэтому картина не может и не должна изображать сюжет, относящийся к одному единичному моменту.

Стремление к аллегории, этому холодному величественному идеалу, освобожденному от всякой прелести частного и случайного, мы встречаем во всех творениях Микеланджело, но в этом произведении, одной из его последних работ, на нее направлено все, все получает значение и ценность только через аллегорию. Как фигуры, так и предмет картины освобождены от всего земного, и к ним неприменимы обычные представления о подобающем и неподобающем.

Наверху в облаках мы видим ангелов, которые с напряжением воздвигают крест. Не будем порицать художника и говорить, что мало вероятно, чтобы крест, который нес один, был теперь слишком тяжел для многих ангелов; потому что именно в это Микеланджело хотел вложить глубокий смысл. Грехи рода человеческого, муки Спасителя придают кресту эту тяжесть, его все время тянет вниз; пока не воссияет слава господня, пока блаженные не вознесутся, а грешники не будут низвергнуты в преисподнюю, нельзя воздвигнуть крест.

Страшный суд. Фрагмент. Микеланджело Буонарроти, 1536–1541

Христос произносит приговор, его кроткая мать в страхе прижимается к нему, Спаситель в резком движении, он только что встал, и ужасный приговор слетает с его уст. Святые рядом с ним, мужчины и женщины, спокойны в своем блаженстве, они уверены в своем спасении, и все же их захватил этот величественный миг; среди них — Адам, можно узнать нескольких апостолов, мучеников. Под ними — ангелы суда, с силой вострубившие в трубы, дабы призвать мертвых к вечной жизни: трепет и ужас охватывают зрителя при виде их неистового величия, они не могут, не смеют быть изящными, красота и грация уничтожили бы картину. По бокам воспаряют праведные души, с некоторых спадают саваны, тяжесть грехов тянет их вниз, но они изо всех сил борются и стремятся ввысь. Аллегории подчинена каждая деталь картины, и все фигуры мертвецов еще отягощены тяжким земным грехом. Поэтому одного из мертвых святые втягивают наверх на четках: молитва действует, ему прощаются его грехи. Кто не умеет почувствовать, как аллегория часто удивительным образом превращает низменное в возвышенное, очевидно, сочтет эту деталь особенно достойной порицания. Напротив — проклятые, которых падшие ангелы тянут в преисподнюю. Ужас и холодное отчаяние, самое дикое и устрашающее, представлены здесь с такой силой фантазии, что нельзя надивиться на великого смертного, который хладнокровно пользовался такими образами и все заставил служить своей возвышенной цели.

Страшный суд. Фрагмент. Микеланджело Буонарроти, 1536–1541

Восстают мертвые. В необычных позах выползают они из земли и видят суд охваченные страхом, одни еще в виде скелетов, другие уже во плоти, но еще ничего не сознают. Среди них старый перевозчик Харон, он загоняет их в свой челн, чудовищный Минос приводит в исполнение приговор. Не надо порицать то, что здесь греческая мифология смешивается с христианским учением, ибо эти образы осмыслены в истинно католическом духе и не могут помешать воздействию целого. Микеланджело не единственный, кто вводит в свои творения древних греческих богов, это делают и многие другие, это традиция; но здесь они выступают как дьяволы, и смысл тут в том, что фигуры, почитаемые идолопоклонниками-язычниками, были злыми, проклятыми духами, которые скрывали свою сущность и восседали на своих тронах до тех пор, пока Христос не разрушил их царства. Теперь они возвращаются в час Страшного суда, узнаваемые, но уже в другом, настоящем их образе, вселяющем страх.

Страшный суд. Фрагмент. Микеланджело Буонарроти, 1536–1541

Такой всегда представлялась мне эта великая картина. Пусть не говорят, что живописец выбрал позы, чтобы показать свою ученость и знание человеческого тела и мускулов; нет, все здесь настойчиво стремится выразить наивысшее напряжение; ужас, страх, отчаяние, испуг и надежда одушевляют каждую фигуру, каждую позу, даже спокойствие и уверенность святых и патриархов есть напряжение и борьба.

Сладостно воспринимать величие нашей святой веры из творений человеколюбивого Санцио, в которых так прелестно отражается возвышенное; но здесь, перед мощной фреской Анджело, дрожа, отступают любовь и надежда, пришел конец времен, все, о чем говорит нам Святое писание, есть только введение и подготовка к этой минуте, после нее фантазия уже ничего не может изобрести или придумать, умирающее время содрогается всеми своими членами в ужасающей борьбе, религия произносит торжественный непререкаемый приговор.

Этими словами я только хотел защитить могучего Буонарроти от тех, кто несправедливо рассматривает его возвышенные фигуры так же, как любой другой сюжет; коль скоро я заблуждаюсь, то из более добрых побуждений, нежели те холодные люди, которые охотно умаляют возвышенное, дабы тем спокойнее воздать должное другому, любимому ими мастеру; или, скорее, мы заблуждаемся по одинаковым причинам, из дозволительного пристрастия, и да простят нам господь и искусство.

Обложка статьи: Страшный суд. Фрагмент. Микеланджело Буонарроти, 1536–1541